прощении тех, которые не ведают, что творят; о том, чтобы Бог пробудил их совесть и укрепил их разум, и еще просим Бога о том, чтобы Он защитил Государя и Россию от внешних врагов, и, главное, от мнимых внутренних друзей26.
Вероятно, молчание Тургенева многими было воспринято с удивлением, тем паче, что погромы продолжались и 'западники' ждали его реакции. Друг Тургенева – прозаик, критик и историк литературы Елисей Яковлевич Колбасин (1832-1885), в свое время ездивший с ним в Лондон на встречу с Герценом, – обратился к писателю с письмом.
К сожалению, само письмо архивистами не обнаружено, но по ответу Тургенева можно реконструировать мысли Колбасина, приславшего вместе с письмом рукопись некоего Исаковича, как можно предположить, на еврейскую тему и брошюру A.M. Калмыковой 'Еврейский вопрос в России' (Харьков, 1881)*. Пьеса никуда не годилась, и Тургенев с чистой совестью ее отринул. По поводу работы Калмыковой он писал 24 февраля (8 марта) 1882 г. из Парижа: «Брошюра г-жи Калмыковой… написана умно, благородно и дельно… Я уже собирался написать о ней небольшую статейку для 'Порядка' – как вдруг этот несчастный журнал прихлопнули. Что было делать? Никакой другой журнал подобной статьи не примет. Если хотите, я Вам пришлю эту статейку; может быть, Вы найдете возможным поместить ее в одесском журнале. Дайте скорее ответ»27.
Но, может быть, маленькую заметку о книжице Калмыковой автор 'Записок охотника' все-таки написал? Конечно, нет! Он писал Е.Я. Колбасину из Буживаля 29 мая (8 июня) 1882 г.: «Неудивительно, что я так и не удосужился написать статью о прекрасной брошюре г-жи Калмыковой. И какой был бы из этого толк? Единственным средством к прекращению всех этих безобразий было бы громкое царское слово, которое народ услышал бы в церквах (курсив мой. – С. Д.) (на что с обычной смелостью и прямотою указала 'Страна'); но царское слово молчит, и что может значить отдельный голосок какой угодно интеллигенции! 'Новое время' заплюет и уличит тебя в желании порисоваться или даже намекнет, что тебя евреи подкупили.
Остается только краснеть (особенно здесь, в Европе), краснеть за себя, за свою родину, за свой народ – и молчать»28.
В промежутке между двумя письмами Колбасину Тургенев по тому же поводу – треклятый 'еврейский вопрос' – объяснялся с писателем Григорием Исааковичем Богровым, который (в несохранившемся, к сожалению, письме) тоже умолял его заступиться за несчастный народ. В первой части письма Тургенев сообщает, что с 'живейшим интересом' прочел его произведения, особенно 'Записки еврея'. Во второй части, насколько можно судить, отвечает на упреки Богрова:
Не знаю, известно ли Вам, что я в течение всей своей жизни не только не имел никаких предубеждений против Вашего племени, но, напротив, всегда питал и питаю живое сочувствие к евреям – и прежде имел и теперь имею близких друзей между ними. Очень был бы я рад публично высказать свое мнение о тех вопросах, которые по справедливости волнуют Вас; как это сделать, не придавая себе авторитета, которого я в публицистике не имею и который, конечно, возбудил бы превратные толки?
* Александра Михайловна Калмыкова (1850-1926), племянница знаменитого педагога Н.А.
Корфа, народоволка.
У меня явилась было следующая мысль: мне прислали из Одессы небольшую весьма умную и дельную брошюру г-жи Калмыковой 'Еврейский вопрос в России', я хотел по ее поводу написать статью в 'Порядок' – и уже начал ее… но тут 'Порядок' прекратился – и я сделал запрос: не возможно ли будет поместить эту статью в одном из одесских журналов? Только на днях получил я утвердительный ответ, и, вероятно, недели через две моя статья появится. Ее можно будет тогда перепечатать. Я распоряжусь, чтобы Вам ее выслали.
Считаю излишним повторять сказанное мною выше насчет моих отношений к евреям – и прошу Вас принять, вместе с изъявлением моей благодарности, уверение в совершенном уважении.
Вашего покорного слуги Ив. Тургенева.
Короче: 'Суждены им благие порывы, но свершить ничего не дано!' Один из свидетелей нравственных мук Ивана Сергеевича, литератор И.П. Павловский-Яковлев*, вспоминал, как однажды Антокольский (дело, вероятно, происходило за границей, где скульптор и писатель довольно часто встречались) спросил Тургенева, почему он и другие очень известные представители художественной элиты с презрением относятся к евреям. «Тургенев был рассержен: 'Это неправда… никогда я не выражал своего презрения ни к евреям, ни к другому какому-нибудь народу'. 'Почему же вы не скажете печатно свое слово о еврейском вопросе? В настоящее тяжелое… время, оно имело б большое значение', – сказал г. Антокольский. Не знаю, что помешало И.С. ответить устно на этот вопрос, но ответил он на него письменно (это письмо хранится теперь у барона Гинцбурга, которому в свою очередь писал Тургенев 1 мая 1882 г.: 'Вы мне позволили не говорить о наших внутренних делах… что очень стыдно и больно… После того, что произошло в Балте, право, даже совестно быть русским в глазах европейца'). Сущность ответа заключается в следующем (к сожалению, он не может теперь быть напечатан целиком): еврейский вопрос составляет часть других вопросов русской жизни, более важных; когда последние будут разрешены, первый решится сам собою…»29. Увы, в Полном собрании сочинений Тургенева, вышедшем в советское время, этот ответ отсутствует, а ныне он, вероятно, мало кого интересует. Жаль. Обращаю внимание на аргументацию Тургенева: еврейский вопрос – часть общерусских вопросов, и с разрешением последних, т. е. демократизации общества, он будет решен. 'Блажен, кто верует, – тепло ему на свете…' Эта точка зрения чрезвычайно близка точке зрения Л.Н.Толстого: для него еврейский вопрос – тоже второстепенный.
* Псевдоним, настоящее имя Исаак Яковлевич Павловский. – Примеч. ред.
Известно, что И.С. Тургенев критически относился к российской истории и российской жизни. Другими словами, 'любил отчизну, но странною любовью': скорбел по поводу ее бед, но сомневался в ее грядущем благоденствии. Людей, которые верили в светлое будущее России, считал либо наивными, либо невежественными (от себя добавлю, а надо бы еще – прохвостами-лицемерами). История России представлялась ему мелкой, низкой, ничтожной. По свидетельству современника, побывав на Всемирной выставке, Тургенев обронил фразу: 'Мы, русские, увы, ничего не создали, кроме кнута'. Сокрушался, что в России ничего не удается, все куда-то проваливается – 'страна всеобщего крушения'30.
Тот же И.П. Павловский-Яковлев приводит любопытный факт, В первых изданиях пресловутого рассказа 'Жид' (1846) есть эпизод ограбления русским воинством еврейского семейства: 'еврейка' тянула 'из рук солдата своего поросенка'.
Тургеневу заметили, что евреи свинины не только не едят, но даже прикасаться к ней не могут – грех. Тургенев объяснил, что рассказ был записан со слов его дяди, военного, как действительный факт, но текст исправил, в чем каждый может убедиться: кирасиры тащат кур и уток, не считая другой добычи.
Еще крещеный еврей Павловский-Яковлев приводит некоторые высказывания Тургенева о русском фольклоре: «Речь шла о нашей народной литературе, которую я очень защищал, как ревностный поклонник ее. – 'Русская народная литература! – горячо возражал И.С., – это дикость, татарщина, больше ничего. Что воспевается в ней?
Как русский богатырь татарином помахивал, да себе дорогу прокладывал; или варварские понятия русского мужика о женщине, или тому подобные дикости. А мотив – это вой, а не пение! Да и что такое в самом деле русский народ, который у нас так модно превозносить! Это холоп, раб, который ничего не выдумал и не выдумает, который осужден историей вечно тащиться на запятках Западной Европы. Этот
