во лбу, обладай гениальнейшим даром индукции, не в состоянии будет обобщить, найти какую-нибудь общую формулу, связное определение всей беспорядочной, разнокалиберной массе суждений, толков и пересудов, каким подвергается беспрестанно этот злосчастный вопрос в России. Мало того, нет никакой возможности составить себе хоть приблизительное понятие о том, чего именно хочет, добивается, какую цель преследует эта громадная клика столько лет спорящих, судящих и толкующих об этом вопросе публицистов…
Евреи то невежественны, трусливы и ленивы, то уж слишком умны, ловки, проницательны и смелы; то вредны, то весьма полезны; то их следует истребить, изгнать, уничтожить, то стараться об их обрусении, содействовать их сближению с русскими; то они замкнуты, сплочены, изолированы, то вдруг наводят страх своим стремлением расселиться по всем градам и весям великой и обильной земли русской; то они фанатичны и не податливы для русской цивилизации, то они слишком накинулись на образование и уже очень стремятся в гимназии и университеты, и пожалуй, чего доброго, станут во главе интеллигенции и государственного управления – что грозит особой опасностью, так как они, образованными, живо расстаются со своими религиозными преданиями, но не пристают к христианству и о, ужас! становятся самым радикальнейшим 'нигилистическим', как выразился недавно один ворон в павлиньих перьях в одной комиссии, элементом государства…
Никогда пресловутое правило: ab uno disce omnes (Вергилий. Энеида. Кн. 2, стих 65-66. В. Брюсов и С. Соловьев перевели их так: 'Данаев ныне коварство познай; одного по проступку / И обо всех них суди'. – С. Д.) не исполняется так точно и непреклонно: какой-нибудь Ицко сплутовал, надул Ивана, какой-нибудь Давид эксплуатирует Ивана, где-то шинкарь Яков взял у блудного Лазаря 10% в месяц – сейчас сонм высоконравственных корреспондентов спешит протрубить об этих важных событиях во всех благочестивых и пекущихся о благе дорогого отечества органах печати, которые поднимают неистовый шум и гвалт, бьют в набат, что евреи ужасный народ, что они все плуты и мошенники, эксплуататоры и ростовщики. … Дело тут вовсе не в логике, не в желании добиться истины и правильной, справедливой постановки и разрешения вопроса. Во всей суматохе орудуют совсем другого рода пружины, действуют такие мотивы, которые по существу своему не поддаются логике, которых никакими разумными и спокойными разъяснениями не проймешь, которые, так сказать, логически не проникаемы… никакой разумный спор, никакие разъяснения были до сих пор невозможны.
Далее М. Хволос отдает дань времени: антагонизм между русскими и евреями подогревается польской партией, вплоть до того, что евреи чувствуют в антисемитских статьях польскую 'дирижерскую палочку'. В свое время я писал о влиянии польских юдофобов, обвинявших евреев в ритуальных преступлениях, на русскую литературу. Но после восстания 1863 г. это влияние в общем сошло на нет.
Русский антисемитизм, хотя и зависимый от польского или германского, был вполне самостоятелен. 'Дирижирование' автор усматривает даже в статьях почти либерального 'Голоса', редактируемого вполне 'приличным' человеком – историком В.А.
Бильбасовым. Обращение М. Хволоса к Некрасову было продиктовано тем, что подобные юдофобские материалы стали публиковать 'Отечественные записки', издатели которых не раз декларировали, что являются преемниками гуманистических традиций 'Современника'. Антисемитизм он находит в 'Дневнике провинциала', принадлежащего перу некоего М.М.: «… держу пари, что и ему (Гейне) не удалось бы найти хоть малейший след элемента здравого смысла в таком неказистом ублюдке, каким представляются некоторые цинически развязные остроты 'Дневника провинциала' ноябрьской книжки. Нам было особенно больно и обидно встретить в этом 'Дневнике' такую грубую, ни к селу, ни к городу… пригнанную брань, что по некоторым литературным приемам, развязности и резкости стиля, а подчас, бесспорно, своеобразному, едкому юмору, в нем чувствуется как бы сатирическое перо г.
Щедрина… Но кто бы ни скрывался под буквами М.М., нельзя не пожалеть о появлении такой брани в 'Отечественных записках' рядом с произведениями Гуцкова* и с честными, открытыми и даже чересч уротрицательного направления 'Записками еврея'. Мы только заметим автору 'Дневника', что его возгласы: 'О, пархатые', 'шайка пархатых жидов…', 'жиды, наверное, ограбили меня из-за ненависти к христианам' и проч. не только не остроумно, но, при своей сальности и грубости, не имеют даже достоинства оригинальности и новизны. Такими блестками кабацкого юмора угощал и забавлял когда-то простодушную и терпеливую российскую публику прискорбной памяти Фаддей Булгарин».
* Карл Гуцков (1811-1878), немецкий писатель, автор трагедии 'Уриель Акоста', перевод которой (второе издание) появился в 'Отечественных записках' как раз в 1872 г.; с тех пор пьеса не исчезала из репертуара российских театров.
Сравнение Щедрина с Булгариным по части ругательств справедливо лишь отчасти:
Хволос не замечает, что у Булгарина – это голос автора, а у Салтыкова – чаще всего голос отрицательного героя. Попутно замечу, что в 'Дневнике провинциала' появляется нарицательный Булгарин: 'Правда, что тогда же был и Булгарин, но ведь и Булгарины бывают разные. Бывают Булгарины злобствующие и инсинуирующие, но бывают и добродушные, в простоте сердца переливающие из пустого в порожнее…' Евреи из 'Дневника провинциала' – горе-предприниматели (Гершка, Зальцфиш, Иерухим), говорящие на ломаном русском языке, – такими их видит русский антигерой, требующий, чтобы «пархатый крестился, отрезал кудри и оставил 'жидовскую' веру»42.
'Записки еврея' Григория Исааковича Ба/о/грова совершили переворот в русско-еврейской литературе. Будучи фанатиком просветительства (Хаскалы) в еврейской среде, он, по мнению некоторых критиков, доходил 'до крайности' в отрицании затхлого быта местечек.
Далее М. Хволос позволяет себе весьма смелый для подцензурной печати пассаж, отдавая должное толерантности осужденного и сосланного Н.Г. Чернышевского, имя которого было под запретом: «Затем вспомним, что в начале шестидесятых годов 'Современник' проповедовал в лице одного из талантливых и главных своих редакторов, что даже последняя торговка тряпьем – еврейка всегда честно и добросовестно поступает с людьми честными, а провозгласившие себя преемниками этого журнала 'Отечественные записки' проповедуют в начале семидесятых годов в лице автора 'Дневника', что вообще 'жиды наверно ограбят христианина из-за ненависти к нему». Эпизод относится к роману Чернышевского 'Что делать?', в котором 'одна из самых оборотливых евреек', Рахель, – 'добрая знакомая Веры Павловны, с которой Рахель была, безусловно, честна, как почти все еврейские мелкие торговцы и торговки со всеми порядочными людьми' (курсив мой. – С. Д.)43.
Затем М. Хволос обращается к истории. Когда-то два еврея-журналиста, И.А. Чацкий и М.И. Горвиц*, выступили против антисемитской статьи В.Р. Зотова, опубликованной в 'Иллюстрации' под названием 'Западнорусские жиды и их современное положение'. Почти все собратья по перу – от Ивана Аксакова до…
Фаддея Булгарина – их тогда поддержали. Но, как правильно заметил профессор Ш.
Эттингер, общий протест был обусловлен не столько антисемитизмом, сколько проблемой свободы печати. Отсюда такое единодушие представителей самых разных лагерей. Увы, кроме одного лагеря – 'Современника': ни Добролюбов, ни Некрасов этот протест не подписали, Чернышевский подписал. Более того, Н. Добролюбов считал, что подобные протесты отвлекают общество от подлинных проблем: 'Зачем это, думал я, русские ученые и литераторы ополчились в крестовый поход для доказательства, что клевета гнусна', – резонерствовал он в 'Письме из провинции', опубликованном в 'Свистке'. Некрасов в анонимной заметке 'Кювье в виде Чацкина и Горвица' утверждал примерно то же самое и цитировал лихие стишки из 'Свистка':
О гласность русская! Ты быстро зашагала, Как бы в восторженном каком-то забытье:
Живого Чацкина ты прежде защищала,
А ныне добралась до мертвого Кювье.
Добролюбов не без ехидства подсчитал число подписавших протест 'знаменитостей': из 150 имен более половины – 77 – никому не известны. Есть, например, три Хомякова, но нет Н.А. Некрасова. Вероятно,
