характеристик – было ничем иным, как способом доказательства того, что 'жидо-масонский заговор' является объективно-реальным явлением. Но, представляя читателю мифы и легенды антисемитской литературы как широко известные сведения и знания, авторы используют ограниченное число 'фактов', одинаковость 'логик', однообразие 'цитат', одни и те же источники.
Замечательно, что характерной чертой всех произведений антисемитской беллетристики стало прямое заимствование друг у друга деталей 'жидо-масонского заговора', расцвеченное 'стилистическими новшествами' и не содержащее никаких ссылок на предшественников, а принципиальное условие заимствований опиралось на неукоснительное правило: это положение (ситуация, обряд, традиция и т.д.) – истинно, оно давно доказано имярек и не требует никаких оговорок и ссылок.
Первыми приметами этого были обязательные утверждения о творчестве по 'чувству долга' и 'подстраховка': авторы пытались представить себя возможными жертвами 'еврейской мести' за 'честность и правдивость' своих трудов.
Издатель 'рукописи' из 'бумаг покойного О.А. Пржецлавского' ('Разоблачение великой тайны франкмасонов') в своем предисловии особо оговаривал: 'Затем, считаю необходимым добавить, что если я, ныне оглашая тайну масонов, могу навлечь на себя злобу российского и даже западноевропейского еврейства… то я, тем не менее, по мере сил моих, исполняю свое намерение в том убеждении, что своей пассивностью… я поступил бы против своей совести и тяжко согрешил бы пред Господом Богом и пред моей родиной'57.
Храбрый русский офицер, побывавший в немецком плену58 и бежавший во время революции за границу, Г. Шварц-Бостунич, поддержал издателя 'Разоблачения великой тайны франкмасонов': 'Знаю, что издание моих лекций вызовет бурю негодования… Знаю, что от роз, которые прикроют прах мой, в житейской долине пока ждут меня только тернии. Но все же иначе поступить не могу… Предвижу ушаты помоев и клеветы со стороны евреев, которые по старому и испытанному методу постараются, где можно меня и труд мой замолчать, где нельзя – объявить меня фанатиком и безумцем, а книжку мою, как то было с книгами: Даля, Диминского, Шмакова, С. Нилуса, Д. Селянинова, Лютостанского, Е. Шабельской, Вутми, Калитина, графини Толь, Тихомирова, арх. Никона, полк. Ф. Винберга и др. правдолюбцев… скупить и сжечь… Предчувствую гонения, поношения, хулу и брань, но отступиться от завета моего не могу…' '.
Во втором издании книги Г. Бостунич в главу 'Тайное общество жидов' даже ввел специальную подглавку 'Приговор автору этой книги', в, которой сообщал о полученной им 'черной метке': «В этом приговоре от меня требовался немедленный отказ от всех моих верований и безусловный переход на сторону 'Князя тьмы', иначе мне грозили самыми страшными последствиями…»60.
Его единомышленник Е. Брант заклинал: 'Я знаю, что евреи начнут травить меня, возможно, что я даже подвергаю свою жизнь опасности, но я считаю своим долгом дать возможно большему числу христиан, а также и евреев, убедиться, что чудовищный культ ритуального убийства у евреев не есть миф, а печальная действительность' 61.
Нетрудно заметить в предисловиях столь различных авторов одну и ту же 'фабулу', которая будет развернута в сюжеты многих произведений: вспомните героиню повести С. Литвина гувернантку Пешу, которая, боясь мести 'старого жида Боруха', передала скопированные ею обли 194 чительные письма 'со всего света' своему адвокату в Петербурге, или же бедного Рудольфа Гроссе, героя трилогии Е. Шабельской 'Сатанисты XX в.', убитого евреями только за то, что он написал исследование о жидо-масонском заговоре'.
Даже заключительные слова в работе новейшего обвинителя 'Малого Народа' академика И. Шафаревича воспринимаются как нечто знакомое, вторичное, сворованное: 'Когда… двусторонний процесс разлаживается, происходит то же, что и в природе: среда превращается в мертвую пустыню, а с ней гибнет и человек… Таков конец, к которому толкает 'Малый Народ', неустанно трудящийся над разрушением всего того, что поддерживает существование 'Большого Народа'. Поэтому создание оружия духовной защиты от него – вопрос национального самосохранения… Но есть более скромная задача… сказать правду, произнести, наконец, боязливо умалчиваемые слова. Я не мог бы спокойно умереть, не попытавшись этого сделать' 62.
Не менее 'тавтологичен' и образ 'исконного врага' – еврея: наделенный посредством 'хищных' эпитетов отвратительной внешностью (для френологов и психиатров она может быть 'учебным пособием' по обнаружению симптомов 'дурных болезней') и столь же неблаговидными чертами характера (етественно, списанными с евангельско-учительных мифологем), – его образ не может не вызывать у читателя чувства гадливости, презрения, ненависти.
Сравните, например, описание магида у Вс. Крестовского ('По правую руку, прихрамывая, ковыляет жидкий, как гнутая жердина, армер ламдан, рабби Ионафан… Сухощавое, болезненно-желтоватое лицо… глубокие глаза исподлобья сверкали, как угли… Армер ламдан самодовольно улыбнулся…')63 и описание у Литвина (хилый беспомощный старик, безграмотный и ничтожный жидок, уродливый Мафусаил и т.д.)64 с подобными портретами в произведениях Брешко-Брешковского и Родионова.
'Действительно, в бритом мясистом, асимметричном лице… с крупным массивным подбородком и с копною рыжеватых мелкокурчавых волос над низким прямым лбом, в бычачьей шее и в раскормленной не по летам тучной фигуре с изрядным животом, круглившимся под стеганым голубым атласным одеялом… спустил жирные, голые ноги…' или 'За ним показался толстый человек… Бритое, жирное, помятое бабье лицо… На мясистых коротких пальцах… эти обрюзгшие щеки в красных жилках… был отвратителен… со своей жирной бабьей грудью, толстыми короткими ногами и отвисшим животом…' 65.
'Гость… сел в кресло перед столом… Грузное тело пришельца не могло поместиться в широком кресле и потому он вынужден был сидеть боком, причем огромный живот его совсем закрывал собою верхние части ног… Остатки седовато-рыжих волос узкой бахромкой курчавились у него вокруг шеи… Гость сильно пришептывал, и внятности его речи очень мешал большой мясистый язык… [лицо] было чудовищно уродливо, отвратительно и страшно общим выражением сатанинской злобы, безграничного ко всему презрения и редким безобразием: четырехугольной формы, непропорционально большое… свежевыбритое, багровое, лоснящееся. И среди всех перечисленных добавочных придатков возвышался огромный, в виде толстого клюва, нос, и из узких, длинных прорезов сверкали гнусные, бегающие глаза…' 66.
Впрочем, так или иначе используя языковой материал из 'магазина готовых сочетаний', 'прекрасные' русские беллетристы, 'лауреаты', удостоенные знаний офицеров не только Французской академии, основное внимание уделяли (за исключением, возможно, одного Вс. Крестовского) 'уточнению' и 'дополнению' корпуска 'еврейских документов'. Поэтому, сосредоточенно переписывая 'Протоколы Сионских мудрецов', в которых модальные и сослагательные формы глаголов 'нам необходимо' (№ 2-3); 'мы должны' (№ 8), 'мы могли бы' (№9), 'нам надо' (№10) и т.д., вместе с постоянным будущим временем указывали на намерения и пожелания, компиляторы сознательно превращали планы и программы в уже осуществленные действия 'завоевателей'.
Так, Г. Бостунич подчеркивал: 'Ввиду рассеянности жидов… организованность… спайка должна была стать междугосударственной… Что такое тайное международное правительство существует – предчувствовал… еще наш провидец Достоевский…' (81). А уже известный нам по роману Брешко- Брешковского Монтебианко вещал: 'В течение двух тысячелетий, мы… накопляли ненависть, энергию, материальные блага… 'У евреев, разбросанных по всему свету, есть тайное правительство'… Такая организация, как наша, при необыкновенной распыленности еврейства, немыслима без объединяющего центра, откуда исходят приказы, директивы…' (114).
Ему вторил его 'однояйцевый' близнец, мистер Дикис из романа И. Родионова 'Сыны дьявола': '…и если бы кто-либо вздумал высказать предположения и догадки о существовании нашей тайной власти, то такого человека не следует даже разубеждать, а просто с презрением и небрежностью осмеять и облить помоями… Еврейская масса… не подозревает… о существовании своего собственного национального правительства, которое направляет ее жизнь и повелевает ею через кагалы и раввинаты… кроме весьма немногих посвященных, получающих руководящие директивы…' 67
По русской пословице 'На воре шапка горит' компиляторы не раз рассказывали – dixi et animam levavi – о своих волнениях и своих заботах: 'Предугадываю также обвинения в неполноте и недостаточной разработке темы и потому заранее отвечаю, что вопрос о масонстве слишком глубок и сложен, чтобы его можно было всесторонне исчерпать… Моя работа и не претендует сделать излишним труд моих «предшественников, она, наборот, посылает к тем и зовет преемников к работе…' 68.
