— Я бы не удивилась, если бы узнала, что она рассказывает Бобу о своих проделках. Они какие-то ненастоящие оба. Ведь вы же не приняли ее всерьез?
— Все зависит от того, что вы под этим подразумеваете.
— То же самое, что и вы, голубчик.
— О господи, нет! Ни на секунду! — Я рассмеялся. — Каким должен я вам казаться идиотом! — И тут я вспомнил главную причину моей досады. — Джек Уэйлс… смотрел на меня сверху вниз, хвастал офицерской столовой, забыл, как меня зовут, когда я обратился к нему…
— Скоро он уедет обратно в свой университет, — сказала Элис. — И притом вовсе не поэтому вы на него злитесь. Он заявляет права на Сьюзен — вот почему, верно?
Я ничего не ответил. И только удивился, как это получилось, что мы чувствуем себя так непринужденно друг с другом. Я говорил с ней так же свободно и просто, как с Чарлзом. Это открытие несколько ошеломило меня.
— Разве я не права? — настаивала она.
— Ну ладно. Пусть так. Обыкновенная зависть. Дело в том, что такие люди, как он, всегда забирают все самое лучшее, словно по какому-то божественному праву. Мне слишком часто приходилось это наблюдать.
— Я сейчас поколочу вас, — сказала Элис. — Ведь Сьюзен не помолвлена с ним. И вы тоже как будто не женаты. Боитесь вы его, что ли? Почему бы вам не позвонить Сьюзен по телефону и не пригласить ее куда-нибудь?
— Я как-то не думал об этом, — пробормотал я вяло.
— Вам нравится жалеть себя, — сказала она. — Вместо того чтобы предпринять что-нибудь, вы просто сидите сложа руки. Может быть, вы и впрямь думаете, что вам не под силу тягаться с Джеком?
— Нет, — сказал я. — Да это и не важно — кому с кем тягаться… если он ей нравится. Но я вижу, что это не так. Просто она привыкла, что он всегда рядом, вот и все… А я мог бы ей понравиться — я это чувствую. И вот это-то и досадно.
Вы, верно, думаете, что я слишком самонадеян?
— Нет, — сказала она. — Просто вы молоды и страшно неопытны, Но если вы и в самом деле так чувствуете, то, должно быть, вы правы.
Веру в интуицию я не могу считать исключительно моей привилегией — это вещь довольно распространенная, — и тем не менее, услыхав от Элис эти слова, я почувствовал, что уже ничего не могу от нее скрыть. Взгляяув на свой пустой стакан, я сказал:
— Не умею пить половинками. — И сунул было руку в карман.
— Дайте я закажу, — сказала Элис.
— У меня хватит…
Она жестом заставила меня замолчать.
— Нет. И не надо спорить. Я всегда плачу за себя. У меня такая привычка еще с того времени, когда я служила в театре.
— Но я никогда не служил в театре.
— О, перестаньте! Будь вы государственным казначеем или владельцем этого кабака, мне все равно. Я люблю быть независимой и в состоянии сама уплатить за свое пиво.
Ясно?
Я взял у нее деньги и заказал пиво. По правде говоря, я был доволен: «Старое» пиво стоило два шиллинга пинта, и судя по тому, как мы его пили, счет к концу вечера легко мог возрасти до девяти шиллингов. В банке у меня лежало восемьсот фунтов: жалованье, накопившееся за время моего пребывания в лагере для военнопленных, плюс то, что я получил по страховому полису после смерти родителей. Но к этим деньгам я не прикасался. Я знал, что снова собрать такую сумму мне будет нелегко, и жил на свое жалованье, а оно не позволяло мне пускаться в авантюры, которые грозили обойтись чуть ли не в десять шиллингов.
Я с благодарностью поглядел на Элис.
— Может быть, вы хотите картофельной соломки, дорогая?
— Да, пожалуйста, — по понедельникам они получают «Смитовскую». И попросите, чтобы подали солонку. Терпеть не могу этих противных голубых пакетиков.
— Я тоже люблю соленое к пиву. Хотя кусок жирной свинины с маринованным луком, пожалуй, лучше всего.
Она широко улыбнулась мне. Это была товарищеская улыбка, без малейшего кокетства.
— Согласна. У меня низменные вкусы. И я могу выпить пива не меньше, чем вы.
— Ловлю вас на слове.
— А я вас. Я с детства привыкла к пиву, а все мужчины вокруг меня, кажется, никогда не пили ничего, кроме виски и джина. И они думают, что я шучу, когда говорю, что люблю пиво, и угощают меня какой-то дрянью, которая продается в бутылках, или жидким немецким пивом.
«Старое» оказалось крепче, чем я думал. Когда я доканчивал третью пинту, теплая волна нежности внезапно захлестнула меня.
— Я хочу вам что-то сказать, Элис. Вы мне нравитесь. То есть я не влюблен в вас, нет: просто вы очень хорошая. Я могу разговаривать с вами, как с товарищем. Я могу делиться с вами… Вот, черт побери, все «я» да «я»… — Тут я снова отхлебнул пива и основательно набил рот хрустящим картофелем.
— И вы мне тоже нравитесь, — сказала она. — Вы знаете, временами вам можно дать не больше восемнадцати.
Мы просидели в этом кабачке до самого закрытия, а потом Элис отвезла меня домой.
И только уже лежа в постели я подумал о том, что еще никогда ни одной женщине на свете не рассказывал так много о себе… Более того: я не испытывал ни малейшего страха, что сказал что-нибудь лишнее, попал в глупое положение… От наволочки еле уловимо пахло лавандой, и это снова напомнило мне Элис. Это был ее запах — прохладный и чистый, как свежее белье, теплый и дружелюбный, как пиво. Я неприметно погрузился в сон, и мне приснилось, что мы с Элис едем в ее «фиате» где-то не то в Линкольншире, не то в Пруссии, и машину дико забрасывает на каких-то фантастически крутых зигзагах шоссе. А затем Элис внезапно превратилась в Сьюзен — с сияющими глазами, с побледневшим от наслаждения лицом, и тут же я оказался совершенно один в какой-то незнакомой пустынной местности, в дюнах — среди сосен, песка и вереска — и громко звал не Сьюзен, а Элис и пробудился наконец у себя в комнате в коттедже на Дубовом Зигзаге и, открыв глаза, увидел прямо перед собой на стене репродукцию: «Олимпию» Мане — белокожую, нежную и прелестную, отлично сознающую все свои достоинства, — и она все росла и росла, пока не заполнила стену, и тогда, закрыв глаза руками, я хотел закричать и снова пробудился — на этот раз в Уорли: над ухом у меня звенел будильник, а из кухни доносилось шипение сала на сковородке.
7
Библиотека помещалась в городской ратуше. Я зашел туда на следующее утро в десять часов и узнал, что Джек Уэйлс через два-три дня должен возвратиться в университет.
Я стоял в небольшой нише, где помещался так называемый «отдел справок», ликовал в душе и вместе с тем испытывал зависть. Кембридж! Перед взором моим возникала картина: бутылки портвейна, лодочные состязания, приятные неторопливые беседы за длинным столом, сверкающим хрусталем и серебром. И самый воздух пропитан сознанием могущества — могущества, говорящего на безукоризненном английском языке, могущества, черпающего свою силу в происхождении и связях. Ведь если вы намерены управлять государством, вам никак не обойтись без университетского образования.
Отец Джека, помимо всего прочего, еще делал автомобили. Предприятие процветало.
Впрочем, даже будь иначе, это не имело бы особого значения, так как он к этому времени уже успел
