— А мне показалось, что я тебе не понравилась. Ты был потом так холоден и хмур. — Она провела пальчиком по моему лбу. — Ты вообще любишь хмуриться. — Она поцеловала меня в лоб. — Вот мы и убрали морщинку. Или я тебе не нравлюсь, старый ворчун?
— С той минуты, как я увидел тебя, я не сплю ночей, — сказал я.
— А ты мне показался тогда ужасно гадким, — призналась она. — Ты меня так пристально разглядывал. И так мрачно косился на Джека, точно хотел убить его.
— А я и в самом деле хотел. Из ревности.
Она попыталась обхватить пальцами мое запястье.
— Какая у тебя широченная кость! И какая большая сильная шея! Ты правда ревновал меня? До сих пор меня еще никто не ревновал. — Она помолчала. — Во всяком случае, мне так кажется.
— Ты просто понятия не имеешь, сколько ты разбила сердец.
— Какая чушь! Разве я похожа на femme fatale[9] вроде Элис? То есть я хочу сказать: на героиню, которую она играла в «Ферме». Такую вкрадчивую и обольстительную?
— Безусловно, нет.
— Какой противный! — воскликнула Сьюзен и отодвинулась от меня. — Я не желаю больше с вами знаться, Джо Лэмптон.
— Ты куда лучше femme fatale, — сказал я. — Ты волшебница. Юная, свежая, красивая… — Тут мне вспомнилась строка из одного стихотворения, услышанного как-то ст Евы: «Comme la rose au jour de bataille»[10].
— Как это красиво, — сказала Сьюзен. Она повторила строку, произнеся ее гораздо лучше, чем я. Внезапно она обхватила мою шею руками и принялась меня целовать. — Милый, милый Джо!
Некоторое время мы лежали молча.
— Джо, — заговорила она. — О чем ты думал на вечере? Ты обещал рассказать мне, когда мы будем совсем одни.
О чем, черт побери, я мог тогда думать? Неожиданно я вспомнил, зачем я здесь. Я смотрел на бледный овал ее лица с большими, потемневшими сейчас и такими серьезными глазами, и на память мне пришла строфа из стихотворения, которое так любила Элис:
— Ты как Лепесток тюльпана, и глаза твои серьезны…
— Это Бетджемен, — сказала она. — Великолепные стихи. Только ко мне это не имеет никакого отношения: я ведь не такая красивая.
— Нет, это написано именно про тебя, — возразил я. — Я буду называть тебя тюльпаном, можно?
Она ударила меня по руке.
— Ты ужасно умеешь злить, Джо! Сейчас же скажи мне: о чем ты думал вчера вечером?
«Что было бы, если бы я сказал тебе!» — подумал я. Чарлз дал мне хороший совет, я покорил ее, и теперь она моя, я могу сделать с ней все, что захочу. Я обскакал этого наглеца Уэйлса. Я женюсь на ней, даже если для этого придется сделать ее матерью. Я заставлю ее папочку дать мне хорошее место — самое лучшее. Никогда теперь мне уже не придется считать гроши. Но в эти мысли то и дело вторгалось острое, как зубная боль, ощущение одиночества, тоска по той единственной женщине, о которой я хотел забыть, а также торжествующее сознание, что эта юная девственная красота будет принадлежать мне, и какая-то слащавая жалость, словно фальшивый жемчуг на дне сокровищницы. Я оттолкнул совесть от рычагов управления и передал их рассудку.
— Ты рассердишься, если я скажу, — отвечал я.
— Обещаю, что нет. Честное слово.
— Не могу.
— Какой ты нехороший! — сказала она, и в ее глазах блеснули слезинки. — Ты же обещал. Лучше бы ты вовсе не говорил мне…
Я прильнул к ее губам крепким мужским поцелуем.
— Я люблю тебя, — сказал я. — Всегда любил. Вот об этом я и думал.
— Я тоже тебя люблю, — сказала она.
— Правда, Сьюзен? — Я вложил в свой вопрос соответствующую дозу восторженного недоверия. — Ты не шутишь, ты не обманываешь меня? Радость моя, я просто не могу этому поверить.
— Это правда. Помоему, я тебя все время любила, потому что, даже когда я думала о том, какой ты гадкий, я уж очень много времени уделяла этим мыслям. К тому же я дружила с Джеком, и это так все путало.
— Ты была влюблена в Джека?
— По-настоящему — нет. Я давно его знаю, и он нравится маме. Он такой степенный и уравновешенный.
— А я тоже степенный и уравновешенный?
Она опустила глаза.
— Когда я смотрю на тебя, у меня дух захватывает, — сказала она. — Я никогда прежде не испытывала ничего подобного.
— И я тоже. Знаешь, я сотни раз проклинал тебя: даже наедине ты держалась со мной всегда так холодно и отчужденно, была такой недотрогой. И я уже поставил на этом крест: мне казалось, что мое чувство безнадежно.
— Бог мой! А ты сгорал от подавленного желания, как пишут в романах?
— Сгорал.
— Но ты даже не пытался поцеловать меня.
— К чему? Всегда можно сказать, хочет женщина, чтобы ее поцеловали, или нет.
— Ты не любишь получать отказ? Правда, Джо?
Ее неожиданная проницательность немного смутила меня.
— Да. Я буду с тобой честным до конца: для меня это невыносимо. Да и ты на моем месте испытывала бы то же самое.
— А почему для тебя это труднее, чем для меня?
Я почувствовал, как во мне поднимается злость. Ей хорошо говорить, ее жизнь баловала: ей не приходилось спать в нетопленой каморке, есть в душной общей комнате под вопли радио; не приходилось думать об экзаменах или о том, как достать работу, или где добыть денег на новый костюм; даже ее трогательная манера по-детски присюсюкивать была роскошью, которую не могли позволить себе девушки из рабочей среды. Мне хотелось выкрикнуть все это ей в лицо, но она бы не поняла, и потом при ней я не мог быть самим собой. Я чувствовал, что у нее сложился определенный образ Джо Лэмптона и я во всем должен следовать ему.
Жалость «к себе и сознание классовых различий не вязались с этим образом. Вот Элис это понимала, хоть и всячески издевалась над моим глупым самолюбием. Правда, Элис обладала достаточным житейским опытом и знала, что человек — существо ложное, знала, что надо принимать меня таким, каков я есть, а не требовать от меня качеств, которые ей нравятся. Но ведь и я тоже видел в Сьюзен не прото Сьюзен, а девушку категории №1, дочь фабриканта, с чьей помощью я могу проникнуть в волшебную пещеру Аладина, где скрыто все, что манит меня в жизни; она же видела во мне идеального возлюбленного и человека, с которым приятно проводить время, — страстного и нежного, загадочного и бесконечно мудрого.
Возможно, Сьюзен приняла бы меня со всеми моими недостатками, потому что она была по уши в меня влюблена, — больше того, возможно, если бы я повел себя не так, как ей нравилось, это помогло бы мне еще больше подчинить ее себе. Но рисковать я не мог.
— Я очень застенчив, — сказал я. — Я знаю, это звучит смешно, но я не верил, что могу понравиться настолько, чтобы девушка разрешила мне поцеловать себя. — Я взял ее за руку. — Я знаю, детка, это звучит смешно, но что поделаешь. И потом… возможно, я немножко тщеславен. Мужская самоуверенность… С одной стороны, мне кажется, что я самый некрасивый человек на свете, а с другой — что я совершенно замечательный. Такой замечательный, что не могу получить отказ. — Я немножко отодвинулся от нее и закурил сигарету. — О господи, до чего же я сам себе противен! Боюсь, что ты связалась с очень странным субъектом.
Я говорил, а ощущение у меня было такое, что я повторяю чьи-то чужие слова, не имеющие ко мне
