простом фермере. Удача гарантирована. Нырнув в волны табачного дыма и громкой музыки, несущейся из музыкального автомата, Тони пробился к деревянной стойке и окликнул бармена:
– Пива!
– Пиво тут теплое, не советую.
Сказавший это – высокий, широкоплечий, одетый точь-в-точь как Тони – стоял рядом, сжимая в громадной ладони крохотный стаканчик, с видом безмерной скорби, лишь усугубляемым длинными обвисшими усами.
– А что посоветуешь? – поинтересовался Тони, заранее предвкушая ответ.
– Мескаль, – пробубнил тот мрачно, хотя сам наслаждался напитком вовсю; просто такова его обычная манера. – Который из Текилы.
– Очень славная мысль. Не составишь компанию?
– С удовольствием. Меня зовут Пабло.
– Антонио.
Неспешно, предвкушая удовольствие, каждый лизнул подушечку большого пальца, чтобы прилипла вытряхнутая из солонки соль, сжал ломтик лайма между указательным и соленым большим пальцем, другой рукой приподнял стаканчик с прозрачным дистиллятом даров сока агавы, после чего приступил к приятному ритуалу: лизнуть соль, отхлебнуть текилы, откусить лайма, смешивая все вкусовые ощущения во рту в неописуемо дивной комбинации, ибо, как утверждают знатоки, иным способом пить текилу просто нельзя.
– Теперь моя очередь покупать выпивку, – заявил Пабло.
– Не обижайся, но я не согласен. Недавно скончавшийся дядюшка моей жены оставил по завещанию небольшую сумму денег, и я их получил. Дядюшка был славным человеком, любил выпить, так что я куплю на дядюшкины деньги бутылочку, и мы выпьем за него.
– Очень верная и добрая мысль. Сразу видно, что человек был хороший. – Пабло громко постучал толстым донышком стакана о стойку, и бармен поспешил доставить заказ.
Когда уровень жидкости в бутылке заметно поубавился, под конец интересного анекдота о каких-то ворованных курах Тони упомянул о разыгравшемся аппетите. Угрюмо кивнув в знак согласия, Пабло снова постучал стаканом.
– Два сандвича!
Тони не без трепета смотрел, как бармен раскроил две булочки пополам, выудил из громадной стеклянной посудины два очень зеленых, длинных и исключительно жгучих перца и втиснул их в булочки. Затем, продолжая смаковать, полил хлеб из кувшина каким-то острым соусом, даже чуть более жгучим, чем сам перец, и уж тогда выложил готовый продукт на стойку. Пабло ел, мерно откусывая раз за разом, с тупой решимостью тщательнейшим образом пережевывая каждую порцию, а покончив с едой, слизнул с кончиков пальцев последние капли соуса. Тони тоже съел свой сандвич, наслаждаясь каждым укусом, хотя слезы струились из глаз ручьями; давненько он не практиковался. Потом они хлебнули текилы, чтобы питательные сандвичи лучше усвоились.
Чуть подальше у стойки вдрызг пьяный человек громогласно провозглашал, дескать, Халиско – лучший город в Мексике, а все остальные города построены из кизяка; словом, сущую неправду, и когда эти декларации стали чересчур назойливыми, ему съездили по физиономии и вышвырнули за порог, так что разговоры естественным образом обратились к родным пенатам. Пабло оказался родом из деревеньки Теноцтлан, здесь же, в штате Герреро, тут недалеко, и понял, поскольку всегда придавал значение подобным вещам, что Антонио не из Герреро, а более далекого штата.
– Правильно. Я из Калифорнии.
– Во куда забрался! Ну, хотя бы на том же берегу.
Разумеется, он решил, что речь идет о штате Баха-Калифорния, а не расположенном чуть повыше американском штате, но прежде чем Тони успел поправить его или хотя бы подумать, стоит ли это делать, как подал голос еще один человек, стоявший рядом:
– А я из деревни Куаиникульпа, которую неграмотные зовут Куихлой, и это сразу видать по моему виду.
Пабло кивком подтвердил его слова, но Тони, сколько ни щурился, так и не высмотрел оснований для подобного утверждения. Человек как человек, ничуть не отличается от остальных посетителей кантины, хоть и смуглей обычного, так что Тони был вынужден поинтересоваться, почему.
– Ты нездешний, так что твое невежество вполне можно понять. Много лет назад, когда сюда возили рабов из Африки, было одно гордое племя, которое не могли поработить, и звали его банту. Банту захватили корабль, в котором их везли, поубивали своих тюремщиков. Говорят, те померли ужасной смертью, но по заслугам. Потом банту высадились на сушу, скрылись и основали нашу деревню. Очень давняя история.
– В те дни они были чересчур задиристы, чтоб стать рабами, – заметил Пабло, когда все трое выпили в честь бежавших рабов. – В школах нас пичкают лажей. Испанцы обратили в рабство всех индейцев.
– А когда у них не было нужды в рабах, они убивали индейцев, – вставил Тони. – Мне ли не знать, я ведь индеец.
– Я тоже индеец.
– А я банту.
– Мое племя никто не поработил. Вы слыхали об апачах?
– Я слыхал. Живут далеко на севере, в Чихуахуа.
– Вот именно, и в Соноре тоже, и в штатах Северной Америки. Нас никто не обратил в рабство. Мы сражались и гибли, но рабами не становились.
– Но теперь мы рабы, – с бездонной горечью проронил Пабло, помрачнев еще более прежнего. – Говорят, революция еще идет, да только все враки. По правде нам надобна новая революция, чтоб скинуть старую революционную партию. Все деньги у них, а у нас шиш.
– Чтоб я тут не слыхал подобных речей! – прикрикнул бармен. – С подобными разговорами мотайте отсюда.
– Я говорю, что хочу. – Пабло стремительным движением схватил за горлышко почти пустую бутылку текилы и разбил ее о край стойки, добавив еще одну глубокую царапину к множеству подобных, видимо нанесенных тем же способом.
Однако бармен, прекрасно подготовленный к подобным инцидентам, поднял длинноствольный револьвер, который держал уже давно, и приказал ему убираться. Пабло с отвращением отшвырнул бутылочное горлышко – ничуть не унизительно отказаться от боя с обладателем пистолета – и вышел. Его друзья двинулись следом, прикрывая отступление градом отборнейших ругательств, в мельчайших подробностях описывающих бурную половую жизнь родственниц бармена. На улице Тони запнулся о какую- то кочку и ухватился за Пабло, неколебимого, как скала. Банту поступил точно так же, ведь теперь они братья. Так они и шли в обнимку, высматривая, где бы еще выпить. Вошли в «Sal Parado si Puedes», распевая «Гвадалахару», чтобы показать, что настроены по-революционному, а здешний владелец оказался то ли более терпимым, то ли разделял их политические симпатии, потому что их усадили за столик и принесли непочатую бутылку крепкого мескаля – настоящего, с червячком из авокадо на донышке, в качестве паспорта подлинности. Выпивка оказалась хорошей, да и червячок наверняка придавал ей особый смак, потом кто-то сказал, что в больших бутылках большие червяки, а в маленьких – поменьше. Остальные этого изумительного факта ни разу не замечали, поэтому послали за бутылками разных размеров, и действительно, в самой махонькой бутылочке, всего на одну порцию, червячок был не длинней ноготка на детском мизинчике. Раз уж бутылки принесли, Тони настоял, что снова заплатит, к ним подключились двое новых друзей; конечно же, содержимое бутылок надо прикончить. Примерно в это же время Тони начал смутно сознавать, что действительность перескакивает, как порванный и склеенный фильм. Крайне забавно. Попытался растолковать это банту, но время вдруг снова перескочило, и сидевший рядом уже мирно спал, положив голову на стол.
Прошло некое неизмеримое время, и они оказались в другом баре, хотя Тони не помнил дороги туда. Именно во время этого таинственного перемещения исчез Пабло, равно как и банту, наверняка оставшийся спать за последним столом. Однако уже появились новые друзья, было с кем разделить новую бутылку, и, когда у Тони возникли проблемы с розливом из нее, они прямо-таки горели желанием помочь. К тому времени он уже открыл, что сон на столе – отличная идея, и воспользовался ею, время от времени
