винтом, сунул эту штуку в ее обшаривающие меня руки. А затем, издав какой-то задавленный вопль, ринулся сломя голову к выходу…
…Даже не скажу, сколько я тогда бежал, переживая уже испытанное ранее, на набережной, иссушающее мысль ощущение погони, не оборачиваясь, как всегда быстро потея, несколько роз наскакивая и едва не сбивая о ног шарахавшихся редких прохожих; на одном углу перерезал пополам вопросительный знак очереди, загибавшейся у пивного ларька, один раз наткнулся на лоток мороженицы, больно расплющивая коленку под треснувшей зигзагом брючиной; и нанизывал на пунктирный бег своих подрагивающих изнутри, выкачанных членов темные четки переулков и перекрестков. Кто должен был преследовать меня, ловко используя темноту - сообщницу мимикрии? Я несся, прижимаясь к мглистой стороне домов, прямо-таки слыша спиной эхо шуршащей погони, что за шизофреническая мания преследования, кому я нужен?..
…Сколько прошло времени, когда я, наконец успокоившись, пришел в себя и обнаружил, что сижу, прислонившись спиной к ребристому водопаду скамейки посередине бульвара, на бывшей Фурштатской улице. Через мостовую, рядом с зияющим черным дуплом подворотни, на вынесенных из дома стульях и табуретках сидело сплоченное собрание шушукающихся старушек, чьи лица с гнусной редкой порослью волосков, с крючковатыми носами, с жующими бескровными губами казались зловещими и нереальными в дрожащем желтом свете лампочки без колпака, висящей на столбе между мной и ними. Иногда перед скамейкой промелькивали контуры спешащих куда-то парочек, слившиеся в густом мглистом сумраке в четырехногое, четырехрукое, двухголовое существо, склеенное чернильной темнотой; на ходу прижимаемые и ощупываемые девчушки хихикали, женский смех звучал рассыпающимися серебряными колокольчиками из ниоткуда, но не звал, не тревожил, не отягощал моего замкнутого в себя одиночества. Мне некуда и незачем было торопиться, вряд ли этой ночью я найду прибежище лучше этой скамейки, стоящей между шеренг редких деревьев и невысокого кустарника, посередине бульвара; опустив голову на грудь, я расслабил свои уставшие за этот суматошный день члены, думая ненароком заснуть, как вдруг откуда-то справа до меня донесся еле слышный комариный звук флейты, тонкий, точно струна, и мелодичный, как музыка сфер. Кажется, Гендель, сквозь прикрытые веки подумал я, но тут же понял, что ошибся: жалобный зов флейты не был музыкальным в прямом смысле слова, скорее он напоминал звук шелестящей во мне крови, прерываемый синкопами не до конца успокоившегося дыхания, звон погибающих и лопающихся, как волоски, невидимых мною клеток, то есть являлся тугим отражением звучащего во мне немого аккорда, грустного и непонятного.
Открыв глаза, я увидел стоящего справа от меня карлика в высокой шапке с бубенцами, который маленькими липкими руками перебирал дырочки своей игрушечной флейты.
- Кто вы, милостивый сударь? - осторожно спросил я, когда последний звук застыл стекшей смоляной каплей, затих, как расходящиеся круги от брошенного в воду камня.
- Ночной музыкант, с вашего разрешения, - неприятным писклявым голоском проговорил карлик, наклоняя головку со звенящими бубенцами и смотря на меня синеголубыми плоскими глазками.
- Простите, но у меня ни копейки, - я засунул руки и повертел ими в карманах, - чтобы отблагодарить вас за чудесный концерт.
- Идите к черту с вашими деньгами, - пропищал карлик, вытряхивая слюну из деревянной флейты, - и не надейтесь, что я играл для вас. Только для страждущих и взыскующих в ночи, для утоления печали. А вы, милостивый сударь, дурак.
- Хорошенький вы выбираете тон для тоскующих сограждан, - пробормотал, протягивая руку я, чтобы схватить и пощупать этого великолепно игравшего нахала, но моя рука жестко сжалась в кулак, ибо флейтист исчез, растворился мгновенно, и только откуда-то сверху и сбоку донеслось чуть слышное позванивание бубенцов на его островерхом колпаке.
- Шут гороховый, - громко сказал я, чувствуя, что сам не зная почему развеселился. Импульс хорошего настроения вошел в меня, как и после встречи утром, на набережной, старика-старьевщика, легко стирая паутину тоскливых предчувствий, что обуревала меня доселе, и прогоняя сон, только что собиравшийся сомкнуться надо мной. Страшно захотелось покурить и поболтать с кем-нибудь просто так, ни о чем, я даже взглянул в сторону сидящих напротив у подворотни шушукающихся старух, но кроме одной старушенции, сгорбившейся на колченогом табурете и шевелящей спицами, мелькавшими в редким свете фонаря, никого не было. Незадача.
Внезапно из-под скамейки, на которой я сидел, раздался сдавленный стон, кто-то зашевелился, зажурчала вода; опустив голову, заглянул вниз и увидел лежащего там человека; он, этот человек, безуспешно пытался пролезть между скамейкой к асфальтом, где с трудом протиснулась бы и кошка. Обойдя скамейку с обратной стороны, я нагнулся, перевернул на спину пьяного вдрызг незнакомца и узнал в нем выбранного сегодня академика.
- Что же это вы, товарищ академик, надрались как водопроводчик? - спросил я, тряся его за плечо. Он мычал, то открывая, то закрывая свои осоловевшие глаза, выдувал безвольным ртом слюнные пузыри, пытаясь выдавить лицом независимую гримасу. - Вставай, идиот, простудишься, нельзя спать на сырой земле ночью, не для твоих лет, - продолжал я будить его, собираясь перетащить на скамейку, где бы он благополучно дождался утра. С трудом преодолевая удвоенный закон тяготения, которому подчиняется пьяное тело в пространстве, выполнил я свое намеренье и усадил академика на место, где только что сидел сам.
- В честь какого праздника решили надраться, товарищ Юденич? - толкая в бок умиротворенно похрапывающего академика, спросил я. - Святки справляем, Мавр Васильевич, так они были полгода назад?
Академик начал как-то странно ерзать, будто сидел на наждачной бумаге, несколько раз взбрыкнул ногами, словно пытался вскочить и убежать; я нагнулся, пытаясь понять, что ему мешает, и увидел матово мерцавшее в темноте интимное место, ибо оно ненароком выглядывало из расстегнутых брюк.
- Убери хозяйство, скотина, дамы смотрят, - оглядываясь на всякий случай, приказал я, - это тебя в академии водопроводных наук научили справлять малую нужду прямо в штаны? Убери хозяйство, кому говорю, ты не Гаргантюа!
И видя, что хотя академик и слышит меня, взволнованно поводя и подрагивая ушами, но сам шевельнуться не может, я взял и его собственными руками затолкал на место то, что не предназначалось для показа.
- Все, счастливо оставаться, счастливых научных снов на моей скамейке, - сказал я вставая, - разрешите откланяться, товарищ Юденич, будете на Марсе, передавайте привет яблоням, - и повернулся, собираясь идти искать себе другое пристанище, раз меня выжили с облюбованной скамейки, но услышал, что бедолага забормотал что-то за моей спиной.
- Сынок, сынок, - донеслось до меня из его с трудом раздвигаемого рта, и безвольной рукой академик сделал движение, будто собирался погладить меня по голове.
'Вот алкаш проклятый, - с тоской пережевывая слово 'сынок', подумал я. - На жалость бьет, связался с ним на свою голову, - и снова усаживаясь рядом, спросил: - Ну, что тебе надо? Домой, баиньки хочешь?'
- Домой.,. - прочел по шевелящимся губам я, - домой.
- А где дом твой, адрес-то помнишь?
Но академик опять погрузился в скучный анабиоз умиротворенной прострации, вдохновенно ведя с кем- то внутренний диалог, шевеля густыми и черными, как тараканы, бровями, шамкая полубеззубым ртом; и никак не хотел просыпаться, как я его не будил.
Наконец я решил попробовать последнее решающее средство.
- Мавр Васильевич, товарищ водопроводчик, а крантик-то вы хреново починили, - заорал я ему в самое ухо, - каплет и каплет, вы смотрите, я того, я в жакт жалиться буду!
Грузная фигура академика вздрогнула, перекореженная судорогой возмущения, из последних сил он приподнялся, пытаясь при этом ударить меня скользнувшей рукой, и впервые почти осмысленно уставясь на меня мутным взором, прохрипел:
- Я тебе дам, бабка, жалиться, я тебе пожалюсь, вошь белая! - Не давая ему снова осесть, я подхватил его правой рукой за спину, стараясь удержать равновесие, и заставил встать на ноги. 'Ну, гад, теперь веди, дорогу-то домой найдешь?' - зашептал я, делая первый шаг; его студенистое тело, оседая, прижималось ко
