мне. 'Сынок, сынок', - опять засюсюкал академик, шумно сглатывая что-то про себя; и мы пошли.
Знай я, на сколько затянется это малоприятное путешествие, вызванное моей слюнявой благотворительностью, оставил бы я еле передвигавшего ноги академика на скамейке: чем, скажите, плохо, а заберут, так и поделом, не фиг напиваться до положения риз. Больше часа бродили мы с ним по полутемным улицам, неизвестными мне проходными дворами, прижимаясь как Гога и Магога и распугивая ночных прохожих; вышли на Воскресенский проспект, свернули на Кирочную, опять какие-то проходные дворы, подворотни, гулким эхом изгибающие над головой своды; ругая себя 'мизантропическим филантропом', я тщетно пытался вызнать у вцепившегося в меня, как утопленник за соломинку, академика адрес, но тот что-то бормотал невнятно сквозь зубы, мол, будь спок, доведет - не свернет с закрытыми глазами, а вот сказать, извини подвинься, это мы не могем, на это у нас силов не хватает; мы опять вышли на Фурштатскую. На углу академик совсем развеселился, поддерживаемый моей затекшей рукой, он начал приплясывать, гнусаво подпевая себе в нос. 'Ты же, гад, за мой счет танцуешь!' - возмущенно сказал: я и несильно дернул его за ухо. 'Сынок', - укоризненно пролепетал он, и мы отправились дальше. Думая, что академик водит меня кругами, сам не понимая, что делает, я уже намеривался усадить его на первую попавшуюся скамейку, как внезапно случай представил ему возможность доказать, что кое-что в его академических мозгах еще теплится. Неожиданно свет на той стороне улицы, по которой мы шли, погас, зато зажглась плеяда тусклых фонарей у противоположного тротуара, и беспокойно закрутивший головой академик из последних сил потащил меня через мостовую. 'Четная сторона, сынок, нечетную сторону', - услышал я его заплетавшееся в косички бормотание и вспомнил, что и раньше замечал, что фонари на пройденных нами улицах горели только с одной стороны, а потом в памяти всплыли прощальные слова дяди Степы-милиционера: 'Рекомендую до десяти вечера ходить по четной стороне, после десяти - по нечетной'. Выходит, десять часов. Похоже.
Мы опять потащились по освещенному пустынному тротуару, но теперь, все также поддерживая за талию академика, я через его плечо пытался разглядеть противоположную, погасшую, точно зрачки умершего, сторону, и мне мерещилось там какое-то шевеление, словно трясли за конец черной шелковой занавески: сквозь тонкую ткань проступали острые локти, растопыренные пальцы, гермафродитские торсы, что-то шелестело, шуршало, будто листалась огромная книга; шептали приглушенные голоса, даже, кажется, удалось расслышать несколько слов, как вдруг постепенно оживающий академик остановился как вкопанный перед незнакомой парадной.
- Здесь, что ли? - опросил я и, получив в ответ утвердительное приседание тела, к которому успел привыкнуть как к родному, свободной рукой толкнул скрипнувшую ржавой уключиной дверь.
'Кажется, это называется - метод проб и ошибок', - подумал я, поднимаясь в кромешной темноте по лестнице с обточенными ступенями, и неизвестно на каком этаже: то ли третий, то ли четвертый остановился с молчаливого согласия своего спутника, потом нашарил рукой кнопку звонка и позвонил.
Открыли дверь не сразу; прислонив академика к холодной стеночке, мне пришлось еще несколько раз нажать на глухо дребезжащий где-то в ватной глубине звонок, пока наконец замок с обратной стороны предвещающе защелкал, дверь распахнулась, и на пороге, матово светясь в темноте, появилась нагая женская фигура со струящейся по плечам гривой темных волос. На вытянутой перед собой ладошке барышня держала еле теплящийся свечной огарок, второй рукой зажимая несколько расставленных веером карт, которыми она, увидев меня, лениво прикрыла низ живота.
- Алексей, - спокойно, немного охрипшим голосом проговорила женщина; - вот и ты. Какой ты день? Тебе уже предложили вивисекцию?
5
ВОЗВРАЩЕНИЕ В АД
Я не успел ответить, сбоку что-то зашуршало, я метнулся на звук, покидая полосу света, - это у прислоненного к стеночке академика разъезжались ноги, и он; стекая вниз, намеревался грохнуться головой о каменный плинтус, - в последний момент я его подхватил.
- Опять, Васильич, нажрался! - равнодушно протянула Виктория, когда я выволок академика на свет, - давай его сюда, Алеша, иди за мной. Дверь захлопни.
Передав с рук на руки академика, чье водопроводное тело совсем расслабилось в предчувствии скорого горизонтального положения, я захлопнул за собой дверь и пошел по бесконечному коммунальному коридору, с обеих сторон которого свисала отстающая пластами кожа обоев, мимо вереницы одинаковых дверей: одни были заколочены досками, на других висели чудовищных размеров ржавые амбарные замки, третьи просто затемнены, не упуская из виду долгоногую высокую фигурку, мелькавшую в плохо освещенном впереди. Видел, как извивается змеей позвоночник, протянутый крупными бусами под кожей позвоночной выемки. Как сгибается под тяжестью привалившегося тела спина.
- Жди меня здесь, - произнесла, останавливаясь у одной из дверей, Виктория, - я сейчас. Можешь зайти, - и повлекла водопроводчика-академика в черную даль коридора.
Вошел. На подоконнике лизал тьму дрожащий язычок коротенькой свечки, закрепленной на блюдце. Рядом, рубашками кверху и к низу, светились атласные игральные карты. Посередине разметанной постели, стоящей в центре комнаты, на скомканном пододеяльнике лежал, утробно урча, черный кот. Когда я вошел; он открыл свои зажмуренные глаза, один из которых был янтарно - зеленый, а вместо второго блестела перламутровая пуговица с двумя скрещенными латинскими 'Р' и цифрой I посередине, и равнодушно закрыл их опять.
- Садитесь, будьте любезны, - проскрипел голос сзади. Резко обернулся. Над дверью на жердочке, сидел говорящий попугай породи гаукамая, дергающий головкой при каждом слове.
- Заткнись, дурак, - сказал и сел рядом с котом.
- Сам дурак, - обиженно прокряхтел попугай, но давать советы перестал.
В голове вертелась карусель мыслей. Кажется, я любил некогда эту женщину, правда, ни разу ей в этом не признался. Кажется, она тоже любила меня, но ни разу не намекнула на это. Кажется, там, в земном пределе, мы переговорили обо всем на свете, исключая наши с ней отношения. Я посмотрел на просвечивающее через зигзагообразную дыру в брюках разбитое колено. Щиплющая газированная ссадина. Мое сознание напоминало полностью выкачанное замкнутое пространство с центром тяжести посередине.
- Ты здесь? - открывая дверь, немного задыхаясь от пробежки по коридору, спросила входящая Виктория. - Я боялась, что ты уйдешь. Какой ты день? Тебе предлагали вивисекцию?
- Первый, утром прибыл, - глядя, как она рукой с огарком свечи прикрывает растопыренную в стороны грудь, а развернутыми картами черную каплю внизу живота; мелькающими шагами прошла мимо, сняла со спинки стула черное шерстяное платье и быстро натянула его на себя; платье, узкое в груди, балахоном расходилось к низу и волочилось по полу.
- Грубиян, - опять подал голос попугай.
- Заткнись, дурак, - не оборачиваясь, отрезал я.
- Это Федька, помолчи, Феденька. Значит, не предлагали.
Пауза.
- Когда мы с тобой виделись, года три назад?
- Не помню, пожалуй, - одергивая платье с пепельными кругами под мышками.
- Ты всегда в таком виде по квартире ходишь?
- А тебе не нравится?
- А это что за сволочь? - вместо ответа я ткнул пальцем в сонно урчащего кота с разноцветными глазами, другой рукой, будто ненароком, прикрывая дырку на штанах.
- Это Куня, Куня - Кунигунда.
- Говорит?
- А разве кошки говорят?
- Мало ли?
Она села напротив на маленький стульчик и, склонив голову набок, стала расчесывать одного цвета в платьем блестящие волосы, по которым прыгали зигзагообразные отсветы свечи.
- Ты еще ничего не понял?
