- Петровский! - обратился Мотовило к кому-то сзади.
- Да, товарищ майор! - откликнулся молодой парнишка, рыжеватый и веснушчатый. В серых глазах паренька уже вовсю прыгали огоньки возбуждения от предстоящей заварушки.
- Не вздумай геройствовать, стажер. Если тебя зацепит, с меня голову снимут. Понял?
- Так точно! - бодро ответил стажер Петровский, но было совершенно понятно, что если он и принял к сведению распоряжение своего командира, то выполнять его не будет.
Автоматные очереди смолкли резко и одновременно, словно при просмотре кинофильма вдруг отключили звук.
Метров за триста до поворота дороги Гоша сбросил скорость и просигналил задними габаритами шедшей за ним 'Волге'. За поворотом взглядам Сидорова и Мотовило открылась картина, которую каждый из них примерно так себе и представлял. На обочине дороги косо стоял джип, а сзади, уткнувшись носом ему в бочину, - кремового цвета бронированный инкассаторский УАЗик. Чуть поодаль, по центру шоссе, намертво прирос спущенными шинами к асфальту черный 'Мерседес' с выбитыми стеклами. Если в его салоне и находился кто-нибудь, то только мертвецы.
На противоположной стороне шоссе стояли еще два джипа, но рядом с ними не было видно ни души. Вообще на месте недавнего вооруженного столкновения не наблюдалось никакого движения. И все-таки Гоша подъезжал очень медленно, опасаясь, что напасть могут в любой момент и с любой стороны, скорей всего из кустов.
Их обстреляли от УАЗика, спереди не было видно, что за ним кто-то скрывается. Пули ударили по капоту жигуленка, одна попала в лобовое стекло, но, слава богу, никого не задела, и это было чудом, так как салон был полон народу. Лобовик покрылся паутиной трещин и утратил прозрачность. Гоша вильнул влево и въехал в пространство между придорожными кустами, покрытыми хлопьями сырого снега. Гошины опера вывалились из машины и, укрывшись за кустами, стали отстреливаться.
Однако их выстрелы не могли достичь цели, так как те, что стояли за
'инкассатором' были надежно им защищены.
- Обходить надо! - крикнул Гоша и посмотрел на открытое пространство между кустами и густым подлеском, оценивая расстояние.
- Петровский, прикрой. А вы, двое за мной. Леша, ты тоже останься с
Петровским и стреляй не переставая.
Гоша с двумя операми уже приготовились к броску, но бежать не потребовалось - чеченцы (это были чеченцы, черные и бородатые в кожаных куртках) выскочили из укрытия и, веерно поливая кусты и дорогу, посреди которой остановилась 'Волга', очередями, бросились к ожидающим их джипам. Чеченцев было пятеро. Пархома среди них не было, во всяком случае, Сидоров его среди убегающих не заметил.
Опера залегли. Чеченские пули били по кустам, сбивая снег им на головы и на спины.
Захлопали дверцы джипов и машины, взревев моторами, рванули с места перестрелки. Петровский первым поднял голову, но Гоша легонько шлепнул его по макушке.
- Куда, вперед батьки? - и сам осторожно приподнялся, осмотрел поле боя. - Вроде все спокойно.
- Что, ушел Пархом? - спросил Сидоров.
- Если и ушел, то не в сторону аэропорта, джипы в город поехали.
Но я его не видел, там одни чеченцы были.
Гоша достал рацию, с кем-то соединился и, продиктовав номера машин, сказал, что совершенно неплохо было бы их задержать.
Предупредил, что в джипах вооруженные преступники, которые только что совершили ограбление инкассаторской машины.
И как он умудрился номера запомнить?! удивился Сидоров.
Из 'Волги' выбрались гаишники и вразвалочку подошли к сыщикам, преследовать джипы с чеченцами они и не думали. Капитан чесал задницу и вертел головой в шлеме.
Лобовое стекло 'инкассатора' было густо забрызгано кровью, и через него невозможно было разглядеть тех, кто находился в кабине. Правая дверца взломана и слегка приоткрыта, из кабины несло смертью. Даже заглядывать туда не нужно было, чтобы убедиться, что живых там нет.
А у подножки автомобиля на мокром гравии лежал на боку труп чеченца.
- Надо же подстрелили одного! - удивился Гоша. Перевернул труп. -
Ого! Сам Шамиль. Интересно, чья пуля его нашла? Не иначе стажер
Шамиля завалил.
Петровский заглянул через Гошино плечо:
- А почему крови нет? - присел на корточки и протянул руку к черной голове. - А это что?
- Руки! - Гоша уже и сам заметил красное пятнышко на лбу Шамиля и что-то блестящее посредине. - И чему вас только в институте учат?
Сидоров подошел к УАЗику, потянул за искореженную ручку бронированной дверцы и столкнулся с взглядом черных мертвых глаз.
- Это Пархом, - сказал Гоша. - Мертв.
Орудие смерти искать не пришлось, оно было на виду - из груди
Пархома там, где сердце, торчала костяная рукоятка кинжала.
Сидоров внимательно, словно желая на всю оставшуюся жизнь запомнить черты лица своего врага, посмотрел на Пархома. Бледный. И непонятно - вызвана ли эта бледность смертью или лицо Пархома было бледным всегда? На фоне белого лица глаза с расширенными зрачками были похожи на две черных дыры, такие же черные, холодные и пустые, как его недобрая бандитская душа. Мертвый Пархом криво улыбался.
Сидоров вспомнил описание Пархома, данное Альфредом в день их случайной встречи: 'У него глаза, как у мертвого - взгляд холодный и неподвижный. И вообще лицо такое…такое… И улыбочка…'.
Соответствует на все сто процентов. Смерть мало изменила этого человека.
Человека? Сидорову снова вспомнились слова Альфреда: 'Не человек он! Нелюдь! Упырь!'.
Упырь. Точно, упырь. И кол осиновый в груди. Не кол, кинжал. Какая разница?
Сидоров повернулся и молча пошел в лес. Отойдя достаточно далеко от людей, живых и мертвых, он нашел уютную полянку, окруженную молодыми стройными березками и осинками. Посреди полянки стоял пень
- удобный, достаточно высокий, очень широкий срезом. И это было удивительно - кругом молодые деревья, а пень…, словно он сам сюда случайно забрел из какого-то другого леса и решил немного отдохнуть.
Как-то не вписывался пень в общую картину. Лишним был он здесь.
- Не обидишься, если и я тут посижу? На тебе? - Громко спросил
Сидоров у пня и, не дождавшись ответа, сел и закурил.
Сидоров курил, и мысли его текли медленно. Дым от сигареты бежал быстрее. Сидоров не испытывал радости от того, что Пархом мертв, что все виновные в смерти Катерины мертвы. Он вообще ничего не испытывал, кроме пустоты и одиночества, но именно одиночество ему было нужно сейчас. Может быть, потом? Чуть позже? Может, пройдет какое-то время и его потянет к людям? Может быть… Но именно сейчас он хотел побыть один.
А нужен ли ему кто-то?
Сидоров задумался. А нужен ли он кому-нибудь? И нужна ли ему самому эта жизнь? Может, время-то и пройдет, а вот изменится ли что?
Изменится ли его отношение к тому, что его окружает? Это вопрос.
…Кто мы? Кто мы, люди, вечно суетящиеся и стремящиеся все время куда-то попасть, куда-то выскочить, желательно вперед других, что-то найти, что-то, чего нет или мало у тех, кого мы обогнали? Зачем мы суетимся, и куда мы спешим? Что мы ищем? Деньги? Или возможность заработать их как можно больше? Сидоров знал, что без денег можно обойтись. С ними легче, но и без них жить можно. Не в деньгах счастье. А в чем? Наверное, в том, что рядом с тобой есть кто-то. А кто рядом с ним? Нет мамы, она умерла. Нет отца и уже давно нет. Нет
Катерины, женщины, которую, оказывается, он любил всю свою жизнь, и которая любила его. Нет Катиного отца. Альфреда нет. Сашки Шульмана.
