сельской школе, километрах в 90 от
Харькова. Нам пришлось туда переехать на жительство, но выписаться из города мы, конечно, не спешили. Вот почему повестка пришгла по моему старому адресу, и вызывал все тот же знакомый Кагановичский райвоенкомат - мой почти что приятель майор Охапкин.
По проторенной дорожке - на медкомиссию. На сей раз работала она в областном Доме врача. Мне указали там, где надо раздеваться, я вошел в помещение, напоминавшее небольшой предбанничек. Увидел там несколько дверей, ведущих в разные комнаты или кабинеты, а также несколько голых и полураздетых фигур. По привычке и я быстренько разделся, выскользнул из трусов и бодро открыл дверь в одну из комнат.
По напряженной тишине, которая вдруг воцарилась явно в связи с моим появлением, я понял: что-то не так. Но что - не сообразил. В небольшой комнатке находились две молоденькие женщины: врач- отоляринголог (эту ее специальность легко было определить по зеркалке на лбу) и медсестра, в руках которой был прибор для определения кровяного давления. Обе выглядели остолбеневшими. От их испуга остолбенел и я.
Молоденькая ушница сказала мне что-то неразборчивое; не расслышав, я подался вперед, чтобы понять ее слова.
- Сюда - одетыми! - строго повторила врачиха. Охнув, я ретировался, успев расслышать рассыпчатый смех медсестры и ее лукавый голос:
- Да ладно, чего уж теперь, заходите!
Но я уже опять был в предбаннике…
Оказывается, дух 'оттепельных' реформ заставил даже заскорузлых солдафонов отступить от многолетнего обыкновения, и некоторые элементы проверки разместили особо, входить сюда надо было в одежде.
Натянув трусы, я вернулся и, красный от смущения, должен был выслушивать лукавый шопот докторицы, проверявшей мой слух:
- Шестьдесят шесть… сорок пять…
А потом еще и пройти антропометрию у сестрицы, кусавшей губы от сдерживаемого смеха.
Либерализация, правда, помогла мне решить волновавший меня вопрос. До отправки в армию мне еще предстояло какое-то время ходить на работу. А ведь я - учитель. Если остригусь наголо - хоть в класс не иди: дети засмеют! Тем более, что у меня, как назло, уши - на отлете. Я обратился к военкому и попросил, в виде исключения, разрешить мне не стричься вплоть до отправки.
И - о чудо! - он разрешил. Отправку мне назначили на 25 сентября.
Рассказ о медкомиссии ужасно развеселил мою смешливую жену. Она до того разрезвилась, через каждые пять минут вспоминая постигший меня конфуз и каждый раз заливаясь переливчатым смехом, что мне стало не по себе.
- Послушай, - сказал я озабоченно, - это даже как-то странно выглядит. Похоже, ты не сознаешь, что через несколько дней нам предстоит расстаться на годы…
Сказал - и пожалел: без малейшего перехода моя веселая-превеселая
Инка залилась горючими слезами. Навзрыд!
*Глава 4.** Резерв Главного Командования*
У Инны есть закадычная, со школьных лет, подруга Стела. За нею ухаживал импозантный, крупнотелый, рослый и очень добродушный Додик, замечательный своим умением отлично устраивать практические дела.
Оказалось, что и ему в том же военкомате и тем же Охапкиным назначена отправка на то же 25 сентября.
И вот является он к нам с Инной в нашу городскую квартиру, чтобы рассказать:
- Я майора Охапкина сводил в ресторан, и он, подвыпив, мне сказал: 'Не бзди - вас повезут недалеко: в пределах треугольника
Харьков - Киев - Москва. Это РГК - Резерв Главного Командования'.
Так что к тебе - Инка, ко мне - Стелка смогут вскоре приехать.
А в самом деле: что до Москвы, что до Киева дорога от Харькова недолгая: одна ночь. Мне и в голову не пришло, что либо майор мог соврать Додику, либо… Додик мог соврать нам: в молодости так хочется выглядеть значительным!
Но, поверив его рассказу, мы и не подумали заготовить на дорожку побольше припасов: на сутки - хватит, а там кто-нибудь подвезет…
И, главное, денег я взял с собой совсем немного…
В составе большой команды призывников мы приехали из районного военкомата трамваем в областной, и тут за нами закрылись ворота. Мы очутились внутри большого двора, постепенно заполнявшегося призывниками из различных районов города, а также Харьковской и
Сумской областей. Здесь начали нас тасовать, передавать
'покупателям' - офицерам и солдатам, прибывшим за пополнением. С
Додиком и другими знакомыми ребятами меня разлучили, и я попал в небольшую команду, под начало добродушного западного украинца, вместе с тремя-четырьмя харьковчанами из рабочего района, которые за спиной у сопровождающего называли его 'бандерой'. Мы немедленно пристали к нему с расспросами, куда же нас повезут. Но он молчал, как партизан, - впрочем, поясняя:
- Нэ полежено розказувать! Нэ полежено!
Между тем. слышно было, что за воротами собралась толпа провожающих. Однако выглянуть туда было невозможно.
Но вот нас построили в большую колонну - и ворота отворились.
Пешком, по проезжей части улиц, колонна направилась к станции
Харьков-Сортировочная. А по тротуарам поспешали за нами матери, жены, невесты… Массовка для кинофильма о войне - да и только!
Зрелище со стороны, должно быть, живописнейшее. Новобранцы были одеты так, будто соревновались, кто напялит на себя рубище постарее и похуже. Из многочисленных рассказов всем было известно: штатская одежда домой не высылается, в части не хранится, владельцу на руки не выдается. А ведь шел всего лишь девятый послевоенный год, хороших вещей у большинства населения было мало, вот призывники и надевали в дорогу старье да рванину. Стимула выглядеть поприличнее ни у кого не было, паспорта и приписные свидетельства у нас отобрали, никаких временных удостоверений не выдали. А без удостоверения личности человек в наше бюрократическое время теряет самоуважение: он - никто, и звать никак. Нет удостоверения - нет и личности! Так уж до внешнего ли вида существу без паспорта?!
Построенная шеренгами шантрапа с гиканьем, свистом и бранью следовала по мостовой, сопровождаемая семьями, дружками, ребятней.
Так дошли до 'Сортировки' и очутились на широкой эстакаде или же перроне, вдоль которого на рельсах уже стоял готовый к погрузке длинный-предлинный товарняк, вид которого еще со времен революции и гражданской войны был привычен советским людям. То были 'теплушки' - грузовые вагоны с двухъярусными деревянными нарами. с железными печурками посередине, с распахнутыми дверями, в которых поперек проема был прибит толстый брус, кое-как предохранявший от падения на ходу из вагона.
Каждой из сформированных в военкомате команд показали ее вагон, каждый кинул вещички на нары, отметив свое место. Расходиться категорически запретили. Но семьям было разрешено подойти к своим.
