поэму 'Княжна Милуша', где не только откровенно спародировал 'Руслана и Людмилу' и в сатирическом свете показал Пушкина с его 'шамаханской царицей' и романтизм в целом, но и в посвящении допустил очередной издевательский выпад, намекающий на 'инородство' Пушкина. И пакет с таким 'подарком' он почтой отправляет Пушкину.
Однако каждая такая выходка Катенину обходилась дорого: Пушкин умел 'держать удар' и на каждый выпад Катенина отвечал сатирической эпиграммой. К этому времени он блестяще освоил жанр мениппеи, и не только роман 'Евгений Онегин', но и целый ряд широко известных произведений Пушкина, будучи написаны именно в этом жанре, являются пародиями-ответами Катенину в этой литературной борьбе, которую Пушкин вел до самой смерти.
В.К.: Какие пушкинские произведения вы имеете в виду?
А.Б.: Пушкинистика числит только 'Ответ Катенину' в качестве реакции на 'кастрата' в 'Старой были'. Но 'Ответ Катенину' – лишь вершина айсберга, который пушкинисты просто не видят, и гражданское кредо Пушкина из-за этого трактуется превратно.
Нет, Пушкин систематически избивал Катенина. Из более 'крупных форм' следует назвать 'Повести Белкина' с его сатирически изображенным 'автором', 'Графа Нулина', 'Домик в Коломне', 'Моцарта и Сальери', и, конечно же, 'Медного всадника' с полоумным Евгением (тем же Онегиным – об этом прямо сказано в тексте!) и его бредовым отношением к царской власти. (Ну могла ли советская система позволить заместителю директора Пушкинского Дома Ю.Оксману продолжать писать правду о 'борце с царским режимом'? Нет, проще было репрессировать Оксмана, и это положило конец попыткам бросить тень на светлую память того, кто через полтора десятка лет после смерти Пушкина нагло назвал себя его другом и учителем.)
Все эти произведения – сатирические мениппеи и до сих пор нами не прочитаны с той 'точки', с какой были написаны Пушкиным (как, впрочем, и 'Борис Годунов', 'Езерский', 'Полтава' – и, возможно, другие его произведения в этом жанре). Из 'мелких' же произведений, сатирически изображающих гражданское кредо Катенина, следует назвать стихотворения, которые всегда были камнем преткновения не только для пушкинистики, но и для охранителей культивируемого имиджа 'нашего национального гения': 'Чернь' ('Поэт и толпа'), 'Поэту' ('Поэт! Не дорожи любовию народной…') с исходящим от первого лица откровенным выражением презрения к 'толпе', 'черни' ('Кругом народ непосвященный Ему бессмысленно внимал', 'И толковала чернь тупая', 'Молчи, бессмысленный народ, Поденщик, раб нужды, забот! Несносен мне твой ропот дерзкий, Ты червь земли, не сын небес', 'Подите прочь – какое дело Поэту мирному до вас!'). Эти стихотворения неизменно трактуются пушкинистикой как выражающие настроения самого Пушкина, в то время как каждое из них – едкая пушкинская пародия на катенинское 'Кто от души простой и чистой пел, Тот не искал сих плесков всенародных…' Эти же мотивы, кстати, звучат в устах Онегина в 'Разговоре книгопродавца с поэтом'.
В.К.: Среди антикатенинских произведений вы упоминули и 'Памятник'; это не оговорка?
А.Б.: Ни в коем случае! Ведь 'Памятник', воспринимаемый как кредо 'нашей национальной святыни', только запутывает вопрос: своим содержанием он обобщает тему отношения к народу как к толпе, к черни. Начать с того, что первая строфа пародирует аналогичное стихотворение Державина (Катенин его очень не любил) и что содержание всех строф, кроме последней, фактически повторяет то же отчужденное отношение к народу, которое имеет место в упомянутых стихотворениях. 'Нерукотворный Памятник' – не более чем одна из последних пушкинских пародий на творчество и гражданское кредо Катенина. [В подтверждение этого можно привести и дословные текстуальные совпадения 'Памятника' с 'Онегиным'. Вот, например, черновой вариант заключительной строфы второй главы романа:
И этот юный стих небрежный Переживет мой век мятежный. Могу ль воскликнуть я, друзья: Exigi monumentum я…
Это 'Exigi monumentum' было у Державина и вошло в качестве эпиграфа к 'Памятнику' Пушкина. В более позднем варианте 'Онегина' этот стих выглядел так:
Воздвигнул памятник и я.
То есть, основные идеи 'Памятника' обкатывались Пушкиным еще в черновых вариантах 'Евгения Онегина'. Кстати, и В.Набоков отмечал, что 'не оспоривай глупца' появилось в 'Памятнике' из 'Дневника' того же Онегина! Так что с трактовкой содержания 'Памятника' тоже вышел конфуз. Причем о противоречиях в его тексте пушкинисты знают и пишут о них давно, и тем не менее именно с их подачи это стихотворение преподносится нам с детства как выражающее гражданское кредо Пушкина.
Дело дошло до того, что Катенин последние годы жизни Пушкина жил в постоянном напряжении и со страхом ждал пушкинских публикаций. 'А дураков без нужды дразнить не надобно,' – почти жалобно писал он в письме своему приятелю, но при этом постоянно продолжал игру с Пушкиным в 'приятельство' и вынужден был то же самое делать и после смерти Пушкина, что всеми пушкиноведами в дальнейшем было принято за чистую монету.
В.К.: Был ли Пушкин в русской литературе первопроходцем в такой форме подачи материала, или все-таки какие-то прецеденты были?
А.Б.: Никакая литературная форма ничего бы не стоила, если бы она не вписывалась в повседневный опыт читателя. Такая форма подачи материала – 'цитирование без кавычек' – является обиходной формой нашего общения. Ведь мы часто иронически цитируем кого-то третьего, не называя его, но несколько утрируя наиболее характерные выражения объекта нашей иронии. Вот это как раз и есть тот прием бытового общения, который использовал Пушкин при создании 'Онегина'.
Что же касается литературных прецедентов, то они в мировой литературе, разумеется, были. Традиция мениппеи тянется из античности через все века, а на те, от которых Пушкин отталкивался, он сослался в тексте самого 'Евгения Онегина'. Это – Шекспир, все 'драмы' которого являются мениппеями, и Лоуренс Стерн. Если внешнюю форму сатир Шекспира (смесь пятистопного ямба с прозой) Пушкин воспроизвел в 'Борисе Годунове' (это тоже сатирическая мениппея), то в 'Онегине' он использовал прием 'оборванного повествования' Стерна, у которого остросатирическое 'Сентиментальное путешествие' обрывается 'на самом интересном месте'; на самом же деле роман не только завершен, но и имеет совершенно другое содержание, чем то, которое за ним до сих пор числят. В свое время Виктор Шкловский довольно близко подошел к разгадке 'Онегина', задавая себе вопрос: 'Уж не пародия ли это?'; его работа так и называлась: ''Евгений Онегин': Пушкин и Стерн'.
В.К.: Что же, собственно, Пушкину дала эта форма – если говорить о политической составляющей его произведений? Так ли уж она была ему необходима?
А.Б.: Вообще-то начать отвечать на такой вопрос следовало бы с 'художественной составляющей'. Любая лобовая сатира дидактична и потому недолговечна, сатира же в жанре мениппеи неизмеримо более объемна и, главное, более информативна 'на единицу текста'. Другое дело, что мениппея живет на грани литературной мистификации и, за редким исключением, оказывается понятой, 'расшифрованной' много лет спустя, а для широкого читателя требуется и другой уровень издания такого рода произведений – с подробным построчным комментарием и дополнительным комментированием всей структуры. Кроме того, Пушкин был прирожденным мистификатором, он обожал розыгрыши; вспомните его слова: 'Читатель, верх земных утех – из-за угла смеяться надо всеми.' Вот он над нами и смеется уже 170 лет. И все, что написано по поводу этих произведений, весь ком всевозможных глупостей и нагороженной чепухи, – все это сегодня входит в ауру непонятых нами мениппей, делая их информационную емкость не только огромной, но и невероятно богатой.
Что же до 'политической составляющей'… Знаете, Пушкину удалось хотя бы по частям распубликовать текст 'Бориса Годунова' и все-таки обойти цензуру, а напиши он то, что сказал в этой драме, прямым текстом, он даже показывать ее цензорам не смог бы. То же самое – с 'Полтавой', в которой рассказчик – придворный историограф Бантыш-Каменский и где пушкинское отношение к Петру, Мазепе и Кочубею прямо противоположно понимаемому в прямом прочтении. Да он бы в лучшем случае показал бы ее нескольким друзьям, а после смерти все это было бы Бенкендорфом просто уничтожено!
В.К.: Из сказанного вами следует, что не только полтора десятка наиболее известных произведений
