Пушкина нами не прочтены, но что даже на роман 'Мастер и Маргарита' мы тоже смотрим 'не с той точки'. Так 'на чей счет грыз ноготь' Булгаков?
УРОК ЧТЕНИЯ
Вслед за публикацией в 'Новых известиях' (уже после опубликования всего интервью) статьи О. Алешиной 'О 'замысловатой клевете' на Пушкина' и ответа ей А.Н.Баркова 'Вот тебе, бабушка, и Макарьев день!' (см. http://discut.narod.ru) последовала публикация статьи В. Николаева 'Барков против Пушкина', написанной в таком тоне, что Барков отказался на нее отвечать. Я еще раз взял у него интервью, которое должно было быть опубликованным, но в связи с закрытием газеты лишь осталось в моем компьютере. Поскольку оно тесно связано с пушкинской частью интервью Баркова, я привожу его здесь.
В.К.
В.К.: Альфред Николаевич, в чем причина вашего отказа отвечать непосредственно В.Николаеву? Вас не устраивает слабость аргументации? Приемы полемики? Тон его статьи?
А.Б.: И то, и другое, и третье – но меньше всего я ожидал, что уровень полемики окажется таким низким. Нашим 'полемистам' представляется, что прослыть знатоком 'Евгения Онегина', как и футбола, можно даже не умея читать – был бы телевизор, удобный диван и пижама. Форма романа настолько обманчиво проста, что у вчерашних прилежных отличников ('от сих и до сих') на всю жизнь формируется впечатление о нем как о чем-то, чем можно заниматься во время рекламной паузы. Между тем Ю.Лотман писал: 'Почти единодушны жалобы критиков на то, что характеры в романе очерчены слабо или не выдержаны: Автор делает все, чтобы образы рассыпались на несвязанные эпизоды.' Он считал, что у Пушкина это – преднамеренно, что глубина содержания – как раз в этом, но что разгадать смысл 'Евгения Онегина' уже вряд ли когда-нибудь удастся
Немудрено, что 'полемисты' стали обходить краеугольные вопросы, поставленные мной. Напомню: мой главный тезис заключается в том, что 'Разговор книгопродавца с поэтом' – это эпилог романа 'Евгений Онегин'. Если я не прав, то вот вам, господа хорошие, моя книга, вот вам мой ответ О.Алешиной и вот вам я сам для избиения – к вашим, как говорится, услугам. Казалось бы, чем лить воду в отношении того, о чем Алешина с Николаевым имеют весьма смутное представление, не лучше ли было разбить меня наголову с эпилогом и этим раз и навсегда покончить со мной как с…(набор определений – по вкусу)?
В.К.: С точки зрения корректности подхода к проблеме 'Разговор' вряд ли целесообразно делать краеугольным камнем разбора 'Евгения Онегина' – во всяком случае, вряд ли целесообразно начинать с него. Если Вы правы, в тексте самого романа должно быть доказательство Вашей правоты, и именно из его окончательного текста, определенного Пушкиным, и следует исходить при анализе. И только при доказанности вашей теории таким образом можно привлекать к аргументации 'Разговор' – в качестве дополнительного аргумента. Вы согласны?
А.Б.: Ну, что ж, это справедливо, и роль 'Разговора' в таком доказательстве может сыграть Первая глава романа – Пушкин в ней задублировал информацию, заложенную в несостоявшийся эпилог. Но в таком случае должен заметить, что, с точки зрения корректности подхода к проблеме, должен выполняться и другой принцип: если хоть один факт противоречит общепринятой теории, теория требует пересмотра – до объяснения этого факта. Вы согласны?
В.К.: Да, конечно. В науке такой подход всегда был общепринят и плодотворен. А вы можете привести такой факт?
А.Б.: Сколько угодно. Именно об этих фактах и шла речь в нашей так называемой дискуссии. Для начала назову один.
По общепринятой – в пушкинистике и школьных и институтских учебниках по литературе – хронологии действие романа происходит в 1819 – 1825 годах, и последовательность событий такова: смерть дядюшки, приезд в деревню и дуэль, отъезд из деревни, приезд в Петербург и отказ Татьяны, путешествие и смерть отца. Но вот в начале второй главы Пушкиным вброшена деталь, по поводу которой Николаев пишет:
'Исходной точкой фантастической версии (то есть моей – А.Б.) послужило упоминание про 'календарь осьмого года', обнаруженный Онегиным в доме покойного дяди. Но это вовсе не доказательство того, что действие происходит в 1808 году, а просто часть иронической характеристики старого помещика, который 'лет сорок с ключницей бранился, в окно смотрел и мух давил', то есть время для него словно бы остановилось. На мой взгляд, это очевидно.'
Между тем в тексте 'Онегина' сказано дословно:
(2-III)
В иные не глядел. А в календарь – глядел, иначе эту грамматическую конструкцию с двоеточием понять невозможно.
В.К.: А как Вы относитесь к «мухам»? По-моему, в этих цитатах разное время года: «много дел» у дяди было, как и полагалось, летом, а «в окно смотрел и мух давил» он, как и водилось, зимой.
А.Б.: Совершенно верно. Но календарь ему нужен был всегда, он просто не мог не глядеть в календарь, как бы ни остановилось для него время: свежий календарь на 'нынешний год' был неотъемлемой частью помещичьего уклада, повседневной настольной книгой, в которую были вынуждены смотреть все – иначе как было узнать даты начала Великого поста (перед Пасхой), Пасхи и Пятидесятницы. Каждая из этих дат, очень важных для жизни, каждый год кочует в пределах вилки в 35 дней. Так что даже прошлогодний календарь уже не годился – там даты перечисленных праздников совершенно иные. Не говоря уж о том, что именно по календарю справлялись, когда ехать к соседям на именины, которые обычно устраивали не в сам день именин, если он приходился на будни (понедельник, среда и пятница были постными днями), а в ближайшую субботу, чтобы можно было закусить скоромным и опохмелиться на другой день – все это отображено в романе. У вас есть что возразить по этому поводу?
В.К.: Нет, конечно. Я прекрасно понимаю необходимость календаря; не случайно едва ли не первым делом Робинзона стал именно календарь!
А.Б.: В таком случае с полным правом привлекаю аргумент 'со стороны'. О значении, которое имел календарь в повседневной жизни, Пушкин писал в завершающей строфе беловой рукописи той же второй главы:
