В.К.: Думаю, что, в силу своего прирожденного дара сатирика, не просто читал, а читал очень внимательно.
А.Б.: И я так думаю. Он был не только в курсе этой идеологической обработки массового и писательского сознания, но и просто не мог не отреагировать на него в свойственном ему издевательском духе. И доказательство этому имеется и в самом тексте романа. Бездомный спрашивает Мастера: 'Вы писатель?' Тот отвечает противопоставительно: 'Я – мастер.', и, подчеркивая это противопоставление, Булгаков добавляет, что он 'не только потемнел лицом' и 'сделался суров', но и 'погрозил Ивану кулаком'.
В.К.: Значит, Мастер – это писатель, принявший советскую власть и советскую идеологию и вместе с этим взявший на себя обязанность и труд участия в идеологической обработке окружающих?
А.Б.: Именно так. На этом основании я и расшифровываю булгаковский МАССОЛИТ как 'МАСтера СОциалистической ЛИТературы'; предлагаю всем желающим попытаться опровергнуть эту расшифровку организации-аналога Союза Советских Писателей. А как производится эта идеологическая обработка, Булгаков показывает на примере поэта Ивана Бездомного. Название тринадцатой (!) главы, в которой впервые появляется Мастер, – 'Явление героя'. Вряд ли кто станет спорить, что номер главы явно подчеркивает ее инфернальный смысл (на этот смысл работает и 'всегда обманчивый' лунный свет, и параллельное, в ту же ночь, появление в кабинете Римского вампиров Геллы и Варенухи); но, поскольку в главе только два действующих лица, возникает вопрос: кто же из них 'рогатая нечисть' – Мастер или поэт Бездомный?
В.К: Но ведь выражение 'явление героя' к Бездомному не может быть применимо, поскольку он 'является' уже в первой главе, а в устах Булгакова оно может иметь только иронический смысл! Значит, иронически-инфернальная речь идет о Мастере?
А.Б.: Да, логика именно такова, хотя теоретически и можно предположить, что Булгакову в данном случае изменило чувство слова и он вложил в это выражение патетический смысл; правда, такой смысл неприложим к этому запуганному неврастенику, каким предстает перед читателем Мастер. Главное же в этой главе – эксперимент по политвоспитанию, который совместно с государственной психиатрией проводит над поэтом Мастер и который скорее можно назвать процессом оболванивания.
В первый день в психиатрической клинике это известный, признанный поэт Иван Николаевич Бездомный с ясно выраженной творческой и гражданской позицией, но вечером, после укола, у него уже притупилась острота переживаний, и наутро он просыпается Иваном. После осмотра профессором Стравинским и нового укола сознание поэта раздваивается, на смену поэту с гражданской позицией приходит явно усмиренный Иван, а после посещения Ивана Мастером 'в лучах полной луны' происходит его полное превращение в Иванушку…
В.К.: Ну да – и наше сознание подсказывает слово-дополнение, которое имеет тем более психиатрический смысл, что оно не названо, а подразумевается: '…дурачка'?
А.Б: Совершенно верно.
В.К.: Да Булгаков прямо-таки предсказал советскую судебно-психиатрическую медицину 60-х – 80-х!
А.Б.: Таково свойство талантливой литературы. Но для нас в этой главе важнее другое. Булгаков показывает, что Мастер в отношении Бездомного выполняет ту же функцию, какую вампиры Гелла и Варенуха должны были, но не успели осуществить в отношении Римского. При этом Мастер сам уже успел пройти инфернально-идеологическую обработку: за полгода до этой встречи с поэтом он был арестован в своем подвале и уцелел, не попав на Соловки, ценой сотрудничества с дьявольской Системой. Зато теперь у него своя связка ключей от палат, он может посещать несчастных 'в лучах полной луны' и 'манить их за собою'.
Кульминационный момент в изображенной Булгаковым 'эволюции' Мастера – его беседа с Воландом. Когда-то, до перерождения, Мастер создал гениальное произведение, где было разоблачено преступление Пилата. Воланд предлагает развить эту тему, то есть разоблачить режим и МАССОЛИТ, но Мастер отказывается, ему это 'неинтересно', а собственный роман 'ненавистен'. Он приобрел власть и стал пособником 'рогатой нечисти' – власти режима, и лишь изредка его, как и Пилата, мучит совесть: 'И ночью при луне мне нет покоя.' В этой связи покой, который ему подарен в конце романа, Булгаков, внук священника, сын профессора духовной академии и религиозный человек, в рамках христианской морали понимал как забвение.
В.К.: В таком случае прототипом Мастера должен был быть какой-нибудь известный писатель? Кто же именно?
А.Б.: Горький.
В.К.: Ничего себе! И вы это можете доказать?
А.Б.: А это и доказывать не надо: горьковскими 'адресами' роман перенасыщен. Просто нас сегодня Горький не интересует, он на наших глазах уходит в небытие, в забвение, а в тридцатые годы все булгаковские аллюзии в его адрес были прозрачными. В романе – множество 'горьковских' меток, от марки каприйского вина и ассоциаций с переназванием Тверской и с названием романа 'Мать' до общеизвестных 'неожиданных слез' Горького. Год, месяц и день смерти Мастера Булгаков не только наметил с помощью всевозможных подсказок – скрытых временных меток, вплоть до дат полнолуния и солнечного затмения, но и задублировал эту информацию так, что ошибиться невозможно: это 19 июня 1936 года, день смерти Горького. Одного этого было бы достаточно, чтобы не ошибиться в прототипе.
В.К.: Но как в таком случае расценивать 'евангелие от Булгакова' – его 'роман в романе', историю Иешуа? Ведь оно должно быть написано Мастером?
А.Б.: В том-то и дело, что история Иешуа – не евангелие от Булгакова, а евангелие от Горького, но написанное как пародия на 'Козлиный пергамент' Левия Матвея – 'Четвероевангелие' Льва Толстого. Горький до перерождения, Горький 'Несвоевременных мыслей', обличавший Ленина и Троцкого, их ничем не оправданную, революционную жестокость, спорил и с Толстым, который не только сделал из четырех канонических евангелий одно, но и внес в него мотивы, каких в канонических текстах не было вообще – например, вложил в уста Христа фразу 'Все люди добрые.' Вот что писал Горький в работе 'Лев Толстой':
'Он дал нам евангелие, чтобы мы забыли о противоречиях во Христе, – упростил его образ, сгладил в нем воинствующее начало и выдвинул покорное 'воле пославшего'. Несомненно, что евангелие Толстого легче приемлемо, ибо оно более 'по недугу' русского народа.'
Пародируя Толстого устами Горького, Булгаков отдал эту фразу Иешуа, в то время как сам придерживался канонического прочтения образа Христа с его 'Не мир, но меч…' Он доказывал, что именно следование этой ложной формуле Толстого и принципу непротивления злу насилием привело к гибели Москву (читай – Россию).
В.К.: Под 'недугом' Горький понимал рабскую покорность?
А.Б.: Да – и Горький в 'Несвоевременных мыслях' прямо писал об этом. Он опасался, что эта черта русского менталитета становится страшно опасной во власти; оборачиваясь беспредельным произволом; собственно, Булгаков то же самое выразил художественным образом, написав 'Собачье сердце'. Характерно, что сам Горький открыто присоединился к Системе и вошел в правительство, когда в одну ночь было казнено 512 человек…
Но задача романа в романе отнюдь не исчерпывается этим спором Булгакова с Толстым. В нем прочитывается как минимум еще один этический пласт, связанный с вопросом об исторической вине еврейского народа за убийство Христа. Булгаков дает четкий ответ и на этот вопрос: вложив это обвинение в уста трусливого лицемера, Булгаков тем самым опровергает его смысл. Везде, где Пилат пытается снять с себя вину за убийство и переложить ее на евреев, он получает один и тот же ответ: виноват он и только он.
Слова Иешуа 'Мы теперь всегда будем вместе… Помянут меня, – сейчас же помянут и тебя!' – прямое обвинение Пилата в убийстве.
'…Ты его убил,' – говорит Пилату Левий Матвей.
О том же говорят ему и угрызения совести.
По сути роман 'Мастер и Маргарита' – история перерождения талантливого писателя, который когда-то изобличал преступления, но, став на сторону дьявольской системы, стал участником ее преступлений,
