наоборот...
К тому времени я уже начал заплывать жирком. В прямом смысле и в переносном.
Меня никогда не устраивал размеренный и скучный образ жизни моих родителей – добропорядочных парижских буржуа. Все в их жизненном укладе было разложено по скрупулезно отлакированным полочкам с ажурными салфеточками, все было расписано на годы вперед, продиктовано незыблемыми законами, установленными еще моими прапрадедами, где-то между двумя революциями, я полагаю. А может, и раньше. Кто знает.
Будучи послушным мальчиком, я старательно внимал советам своих родителей, примерно учился, соблюдал все семейные ритуалы – отдавал визиты, отмечал торжества, – вообще безропотно выполнял все, чего от меня требовали. Или почти все.
Иной раз врожденное упрямство брало верх – я начинал спорить, бунтовать, оказывать неповиновение. И тогда мой властный родитель прибегал к последнему средству, исторически легализованному в нашем роду.
Меня наказывали розгами.
Это было больно и унизительно, однако чем старше я становился, тем с бо2льшим удивлением констатировал, что – с определенной периодичностью – сознательно провоцирую отцовский гнев своим непослушанием. Таким образом, как я теперь понимаю, мое скрытое подсознание само диктовало мне стремление быть выпоротым. Кроме обиды, унижения и боли я одновременно испытывал странное, диковатое чувство наслаждения.
Позже, читая «Исповедь» Жан-Жака Руссо, я наткнулся на подобное его откровение и подивился схожести наших с ним ощущений. В отличие от него, правда, это оставалось моей самой жгучей тайной, открыть которую я не согласился бы даже под пытками.
Она прилетела в начале весны. Нет, точнее будет – не прилетела – ворвалась в мою жизнь. Ураганом. Вихрем, закружившим нас на несколько дней в каком-то бешеном, стремительном танце. Я снял номер в отеле, скрылся от друзей, изменил график работы, забросил все дела. Все, кроме воскресного визита к родителям, – это было бы чересчур. Почему я так подстраивался под нее? Потому что она показалась мне мимолетной стихией, которой в тот момент совсем не хотелось противиться.
Ее восхищало все. Мой родной город словно заиграл свежими красками, заискрился, зацвел. Ее восторг подкупил меня, и я охотно показывал ей Париж во всем его многообразии, вширь и вглубь. А дорогие моему сердцу места вовсю старались – приобретали какое-то новое, трепетное, ошеломляющее даже меня очарование. Мы бродили по городу целыми днями, в отель возвращались поздно, а там, невзирая на усталость, исступленно занимались любовью. На следующий день все повторялось. Она была ненасытна. Хотя в быту, как ни странно, совершенно непритязательна. Никаких требований, намеков, просьб – ангел во плоти, да и только.
Кофе с круассаном – утром, суп, бокал вина и свежий сыр – днем. Все остальное время – кофе—кофе— кофе, много кофе, и – любовные утехи. Нескончаемые, изощренные. Ее безудержная похотливость, не свойственная советским девушкам, отсутствие каких бы то ни было предрассудков и безраздельная властность в постели являлись настоящим откровением. Мне не нужно было ничего изобретать – все придумывала она. Я не возражал. И все всегда складывалось как нельзя лучше. Без единого прокола с моей стороны.
Но и отказывать я, кстати, умел. Когда замечал, что мною начинают манипулировать. Этого я не позволял никому. Никогда.
– Жерар, милый...
О, эти чарующие капризные напевы...
– Да, ма шерри!
– Через два дня мне улетать, а ты так еще и не познакомил меня со своей компанией. Обещал же, плутишка!
Не помню я что-то подобных обещаний. Разве что в любовном угаре расщедрился?
– С кем? Милая, разве мы не договаривались? Ни слова...
– Помню-помню, – легкое раздражение в голосе, – ...ни слова о том, что не касается нас двоих. Нам так хорошо... не будем терять время и опускаться до пошлых выяснений... не будем усложнять... не будем отвлекаться на банальности... Что там еще ты мне вливал? Ах, да. Самое главное. В вашей семье все браки свершаются в соответствии с традициями, с положением...
Голос окончательно поскучнел, пыл как-то слишком резко угас:
– С родословной...
– Момент, но мы достигли договоренности!
Яркая вспышка в мозгу: что за номера?!
– Ты же, ты же сама охотно согласилась! Или... или это была не ты?
– Это была я.
Кротко:
– Конечно, милый, мне нужен только ты...
Вздох:
– ...И ровно столько, сколько нам отведет судьба, мы будем счастливы.
Глубокий вздох:
– ...Ничего подобного в моей жизни до встречи с тобой не случалось...
Глаза наполнились хрустальными слезами:
– ...Когда мы соединяемся, я уже не принадлежу себе, я продолжаю лгать мужу и родителям, чтобы лишний раз пережить слияние с тобой, испытать этот сумасшедший восторг. Ты же знаешь...
Хм, звучит убедительно...
– Мне не нужно от тебя ничего боле!
Тут, пожалуй, излишне пылко...
– Я состою в благополучном браке, муж меня обожает, – подожди, не перебивай! – И ничего в своей жизни я менять не собираюсь!..
– Тогда что за тон и разговор ты себе сегодня позволила?
– Ну... просто...
Безропотный взгляд из-под пушистых ресниц:
– Просто ты сам позавчера...
Ах, ну да. Позавчера было воскресенье... непреложный обед у родителей... пришлось оставить ее одну, вмиг поникшую, одну... вот и пожалел... ляпнул сгоряча: мол, в следующий раз пойдем вместе. Полагал, что следующий раз весьма эфемерен. А она, ишь ты – зацепилась. Выходит, пора закругляться. Пока не поздно...
– Ты куда, милый?
– Пора вставать, нужно делать дела... – Холод в голосе (довольно нежностей!).
– Ну уж нет, я тебя не пущу...
Прыг сверху, и сразу – ластиться, ластиться!
– ...У нас еще не было утренней гимнастики.
– Сегодня сделаем перерыв. – Говорю как можно тверже, стараясь не глядеть в ее сторону.
– Ах, вот как?!.
Опережая меня, вскакивает, ловко хватает со стула мои брюки, одним движением выдергивает из них ремень и – застывает с вызывающим видом нагой амазонки.
– Верни ремень!
– Ты хочешь получить ремень? Или ремня? Сознавайся, паршивец!!!
– Ты... что ты себе такое позволяешь?
– А вот что: послушай, ты меня огорчил.
Глаза недобро сужаются, взгляд становится незнакомо колючим, а тон – леденяще надменным:
– Ты показал себя сейчас злым, непослушным мальчиком. А плохие мальчики должны получать по заслугам!
И, не дав прийти в себя – хлясть ремнем по бедру! От неожиданности теряю равновесие, падаю навзничь на постель, а эта... чертовка... принимается охаживать ремнем мои мягкие ткани.
