– неожиданно мягким, вкрадчивым голосом. Ласковым голосом Клирика, слуги Бога Кричащего. Эйда резко отпустила его руку и выпрямилась. Обличье возвращалось: его тонкие черты уже проступали на восстановленной плоти. Сколько раз оно уже возвращалось вот так, мелькнуло у Эйды. Сколько раз он жег себя, резал, мазал негашеной известью? И всякий раз оно возвращается. К утру, если не посыпать рану солью.
– Эйда!
На сей раз она обернулась на окрик Ярта почти с благодарностью, словно он вырвал ее из кошмарного сна. Нерешительно поднялась на ноги, боясь оглянуться и посмотреть на мужчину, лежащего у ее ног, – мужчину, которого она всего пять минут назад гладила по волосам.
Ярт бежал к ней, ведя в поводу ее кобылу.
– Ну, довольно! – крикнул он. – Ничего с ним теперь тут не случится, едем, пока не...
– Боюсь, что уже слишком поздно, малыш, – насмешливо сказал Клирик Киан у нее за спиной.
Он и вправду хотел, чтобы она им гордилась.
Ну в самом деле, кто он – и кто она? Дочь Сандро Овейна, уважаемого горожанина, богача, образованного человека, в доме которого бывают ученые люди, – и единственного сына своего, Ярта, он собирается со временем отправить в Лосуэллский университет. А Киан и читать-то едва умеет, по складам – мать когда-то потратила на занятия с сыном часть времени, украденного у домашних дел, за что отец порол ее, справедливо полагая, что его оболтусу грамота ни к чему. Все, на что мог рассчитывать Киан, – это крестьянский плуг или незавидная доля наемного солдата. Но ему повезло, и уже в девятнадцать лет он получил пост городского стражника. Как он кичился этим! Получив форменную кольчугу и коричневый плащ с городским гербом, выряжался в них и вечерами вышагивал по бастианской мостовой, красуясь перед местными кумушками, а те так руками и всплескивали, высунувшись по пояс из распахнутых окон, да строили глазки юному стражнику. У него сразу появилась куча новых друзей, в основном по пирушкам и картежницким поединкам. С одним из них, лейтенантом Тигиллом, Киан надрался однажды так сильно, что ненароком выиграл у него в карты невесту – прелестную, богатую Эйду Овейну. Больше того – Тигилл был в тот день достаточно пьян, чтобы потащить Киана знакомиться с нареченной. Впрочем, объясняться предоставил Киану, так как сам уже совершенно не вязал лыка. Киан сам толком не помнил, как очутился под недоуменным взглядом красавицы Эйды. Запинаясь, попытался оправдать случившееся, получил пощечину – и немедленно влюбился. По иронии судьбы всего через месяц после этого события Киан дрался на дуэли с тем самым лейтенантом Тигиллом, отстаивая честь Эйды Овейны – ибо наглый лейтенантишка заявил, что не больно уж хороша эта Овейна, такую в карты и проиграть не жаль, и выиграть – невелико счастье. За свои слова Тигилл расплатился рубленой раной через все лицо, и с этой меткой в память об Эйде Овейне ему предстояло прожить остаток своих дней. Он был первым, но далеко не последним, с кем Киан дрался за нее – и из-за нее. Она была от природы кокетлива, любила мужское внимание и совершенно не щадила самолюбие Киана; а он был зверски ревнив, вспыльчив и вечно искал повод для драки. Ему нравилось, что она вынуждает его драться. Только так он мог доказать, что действительно ее достоин. И доказывал столь рьяно и столь успешно, что вскоре даже ее отец сменил гнев на милость и благословил их будущий союз. Они должны были пожениться в начале осени, и тогда же Киан втайне надеялся получить сержантский плащ. Но вместо него накидку с серебряным обшлагом надел Маргель, его друг и собрат по караулу. Эйда говорила, что ничего страшного не произошло, но Киан лишь зло отмахивался. Ей было не понять. Не понять – а он не мог и не собирался объяснять ей, как унизительно для него принимать подачки от ее отца – ибо то, что именно он взял на себя расходы по свадьбе и уже купил для нареченных домик в пригороде Бастианы, казалось Киану не чем иным, как подачкой. Но что он сам мог предложить ей, будучи доблестным, но скромным и не особенно смышленым городским стражником?.. То, что она любит его вовсе не за положение и даже не за доблесть, не приходило ему в голову. Он знал лишь, что хочет, чтобы она гордилась им. Просто – чтобы гордилась, и он бы с честью нес ее гордость и ее любовь.
Так все это начиналось. И вот как теперь заканчивалось. Через семь лет, на границе Рокатанской пустоши.
Ярт Овейн попятился, когда Киан встал и отбросил плащ, которым Эйда укрыла его, пока он горел в лихорадке. Он был еще бледен, но на ногах стоял твердо, и легкая улыбка раздвинула обветренные губы. Чудовищный лик Обличья мерно пульсировал на обнаженной груди Киана. Синие веки поднялись, и глаза без цвета и выражения смотрели на Ярта.
– Подойди.
Он не хотел, но ноги, деревянно переступая, понесли его к Обличью, которое его призывало. Оказавшись рядом, Ярт потупился, словно нашкодивший школяр в ожидании отцовской выволочки. Взгляд Эйды в панике метался от брата к обличнику и обратно. Клирик Киан сладко улыбался.
– Так, значит, – сказал он негромким, чуть хрипловатым голосом, от которого кровь у Ярта Овейна застыла в жилах, – значит, ты, Ярт, повел сестру к старому чародею Кмарру? Думал, он снимет с вас это? – Он выбросил вперед свою сильную смуглую руку и ухватил Ярта за запястье. Что-то коротко хрустнуло. Ярт взвыл и скорчился, повиснув на руке Клирика.
– Не надо! – вскрикнула Эйда и кинулась к ним. Киан, не оборачиваясь, отбросил ее в сторону – небрежным движением, почти не причинив боли.
– Я тебе новость скажу, господин еретик. Старый пройдоха Кмарр и сам заклеймен, потому и боится нос сунуть за пустоши. Иначе хозяин почует его и сможет им повелевать. Как я сейчас могу повелевать тобой. На колени.
– Не надо, Киан. – Эйда плакала, сжавшись на земле и обхватив дрожащие плечи руками. Ярт медленно опустился на колени. Он придерживал вывернутую руку, его взгляд плыл, словно он был вусмерть пьян. Клирик Киан обхватил его подбородок раскрытой ладонью, какое-то время смотрел на него. Потом раздельно сказал:
– Богу Кричащему не угоден ни лжец, ни трус, ни отступник, – и, коротко замахнувшись, ударил его кулаком в лицо.
Ярт упал в траву, сглатывая хлынувшую носом кровь. Киан отступил на шаг и ударил его в печень носком сапога. Потом еще раз, туда, где селезенка. И напоследок, вцепившись Ярту в волосы и приподняв, кулаком под дых. Он был городским стражником и часто разнимал пьяные драки. Он умел бить.
– Нет! Киан, прекрати! Пожалуйста! Перестань, Киан! – Эйда кричала и звала его по имени, будто надеялась, надеялась... на что надеялась?
– Она хочет жалости, – сказало Обличье, пульсировавшее на его тяжело вздымающейся груди. – Она ждет жалости. Не дай ей жалости, Клирик. Удиви ее.
Киан остановился, сжимая и разжимая окровавленный кулак. Ярт скрючился на земле, каждый его вздох был похож на всхлип. Киан почувствовал, как что-то тянет его сзади – почти как несколько дней тому в придорожном овраге, где бестолковый студиозус вцепился ему в плащ, пытаясь стащить с коня. Но на сей раз это был не студиозус, это была она. Эйда. Держала его за сапог, стоя на коленях в грязи, и плакала, подняв к нему вымазанное в слезах лицо. Косы совсем расплелись и рассыпались по плечам, платье изодрано, цвет наполовину сгоревшего плаща уже и не вспомнить. И почему тогда, в Айлаэне, ему почудилось, будто она все еще красива?
– Киан, нет... Прошу, перестань. Пожалуйста, не бей его, Киан...
– Кричи, – приказал он.
Она моргнула.
– Что?..
– Кричи. Славь Бога, отступница. Славь, пока еще можешь.
Она все еще держала его за сапог, глядя на него расширившимися, остановившимися глазами с маленького худого лица. Потом зажмурилась. Откинула голову назад, так, что кожа натянулась на горле. И закричала. И кричала, кричала, кричала, все громче и громче, вкладывая в крик столько муки, что птицы умолкли в ветвях.
Когда она охрипла, сорвала голос и смолкла, Киан слегка пошевелился, высвобождая ногу. Эйда безвольно осела наземь. Он смотрел, как она подползла к своему брату и обняла его, гладя по голове, всхлипывая с ним почти в унисон. Смотрел, и Обличье жарко, яростно, до боли дрожало и корчилось там, где у него когда-то было сердце.
– И отступник восславит Кричащего, и торжество Божье грядет, – сказало Обличье голосом Киана.
