'Не убий'...) призывавшие армию к бунту и поучавшие: 'Офицеры - убийцы... Правительства со своими податями, с солдатами, острогами, виселицами и обманщиками-жрецами - суть величайшие враги христианства'...
Такое же отрицательное впечатление производило на меня позже чтение нелегальных журналов, издававшихся заграницей и проникавших в Россию: 'Освобождение' Струве - органа, который имел целью борьбу за конституцию, но участвовал в подготовке первой революции (1905 года); 'Красного Знамени' Амфитеатрова, в особенности, - за его грубейшую демагогию. В этом последнем журнале можно было {96} прочесть такое откровение: 'Первое, что должна будет сделать победоносная социалистическая революция, это, опираясь на крестьянскую и рабочую массу, объявить и сделать военное сословие упраздненным'...
Какую участь старалась подготовить России 'революционная демократия' перед лицом надвигавшейся, вооруженной до зубов пангерманской и паназиатской (японской) экспансии?
Что же касается 'социалистической революции' и 'военного сословия', то история уже показала нам, как это бывает...
В академические годы сложилось мое политическое мировоззрение. Я никогда не сочувствовал ни 'народничеству' (преемники его социал-революционеры) - с его террором и ставкой на крестьянский бунт, ни марксизму, с его превалированием материалистических ценностей над духовными и уничтожением человеческой личности. Я приял российский либерализм в его идеологической сущности, без какого-либо партийного догматизма. В широком обобщении это приятие приводило меня к трем положениям:
1) Конституционная монархия, 2) Радикальные реформы и 3) Мирные пути обновления страны.
Это мировоззрение я донес нерушимо до революции 1917 года, не принимая активного участия в политике и отдавая все свои силы и труд армии.
***
Первый год академического учения окончился для меня печально. Экзамен по истории военного искусства сдал благополучно у профессора Гейсмана и перешел к Баскакову. Досталось Ваграмское сражение. Прослушав некоторое время, Баскаков прервал меня:
- Начните с положения сторон ровно в 12 часов.
{97} Мне казалось, что в этот час никакого перелома не было. Стал сбиваться. Как я ни подходил к событиям, момент не удовлетворял Баскакова, и он раздраженно повторял:
- Ровно в 12 часов.
Наконец, глядя, как всегда, бесстрастно-презрительно, как-то поверх собеседника, он сказал:
- Быть может, вам еще с час подумать нужно?
- Совершенно излишне, господин полковник.
По окончании экзамена комиссия совещалась очень долго. Томление... Наконец, выходит Гейсман со списком, читает отметки и в заключение говорит:
- Кроме того, комиссия имела суждение относительно поручиков Иванова и Деникина и решила обоим прибавить по полбалла. Таким образом, поручику Иванову поставлено 7, а поручику Деникину 61/2 .
Оценка знания - дело профессорской совести, но такая 'прибавка' - была лишь злым издевательством: для перевода на второй курс требовалось не менее 7 баллов. Я покраснел и доложил:
- Покорнейше благодарю комиссию за щедрость.
Провал. На второй год в Академии не оставляли и, следовательно, предстояло исключение.
Забегу вперед.
Через несколько лет я получил реванш. Война с Японией... 1905 год... Начало Мукденского сражения... Генерал Мищенко лечится от ран, а для временного, командования его Конным отрядом прислан генерал Греков и при нем начальником штаба - профессор, полковник Баскаков... Я был в то время начальником штаба одной из мищенковских дивизий. Мы уже {98} повоевали немножко и приобрели некоторый опыт. Баскаков - новичок в бою и, видимо, теряется. Приезжает на мой наблюдательный пункт и спрашивает:
- Как вы думаете, что означает это движение японцев?
- Ясно, что это начало общего наступления и охвата правого фланга наших армий.
- Я с вами вполне согласен.
Еще три-четыре раза приезжал Баскаков осведомиться, 'как я думаю', пока, не попал у нас под хороший пулеметный огонь, после чего визиты его прекратились.
Должен сознаться в человеческой слабости: мне доставили удовлетворение эти встречи, как отплата за '12-й час' Ваграма и за прибавку полбалла...
И так провал. Возвращаться в бригаду после такого афронта не хотелось. Отчаяние и поиски выхода: отставка, перевод в Заамурский округ пограничной стражи, инструктором в Персию?
В конце концов, принял наиболее благоразумное решение - начать все с начала. Вернулся в бригаду и через три месяца держал экзамен вновь на первый курс; выдержал хорошо (14-м из 150-ти) (Много помогали мне для конкурса высокие баллы по двум предметам: по математике - 111/2 и за русское сочинение - 12.) и окончил Академию... можно бы сказать благополучно, если бы не эпизод, о котором идет речь в следующей главе.
{99}
АКАДЕМИЧЕСКИЙ ВЫПУСК
Военный министр Куропаткин решил произвести перемены в Академии. Генерал Леер был уволен, а начальником Академии назначен бывший профессор и личный друг Куропаткина, генерал Сухотин. Назначение это оказалось весьма неудачным.
Я не буду углубляться в специальный круг научной академической жизни. Буду краток. По характеру своему человек властный и грубый, ген. Сухотин внес в жизнь Академии сумбурное начало. Понося гласно и резко и самого Леера, и его школу, и его выучеников, сам он не приблизил нисколько преподавание к жизни. Ломал, но не строил. Его краткое - около 3-х лет управление Академией было наиболее сумеречным ее периодом.
Весною 1899 года последний наш 'лееровский' выпуск заканчивал третий курс при Сухотине. На основании закона, были составлены и опубликованы списки окончивших курс по старшинству баллов. Окончательным считался средний балл из двух: 1) среднего за теоретический двухлетний курс и 2) среднего за три диссертации. Около 50 офицеров, среди которых был я, тогда штабс-капитан артиллерии, причислялись к корпусу Генерального штаба; остальным, также около 50-ти, предстояло вернуться в свои части. Нас, причисленных, пригласили в Академию, от имени Сухотина поздравили с причислением, после чего начались практические занятия по службе генерального штаба, длившиеся две недели.
Мы ликвидировали свои дела, связанные с Петербургом, и готовились к отъезду в ближайшие дни.
Но вот однажды, придя в Академию, мы были поражены новостью. Список офицеров, {100} предназначенных в Генеральный штаб был снят, и на место его вывешен другой, на совершенно других началах, чем было установлено в законе.
Подсчет окончательного балла был сделан, как средний из четырех элементов: среднего за двухгодичный курс и каждого в отдельности за три диссертации. Благодаря этому в списке произошла полная перетасовка, а несколько офицеров попали за черту и были заменены другими.
Вся Академия волновалась. Я лично удержался в новом списке, но на душе было неспокойно.
Предчувствие оправдалось. Прошло еще несколько дней, и второй список был также отменен. При новом подсчете старшинства был введен отдельным пятым коэффициентом - балл за 'полевые поездки', уже раз входивший в подсчет баллов. Новый - третий список, новая перетасовка и новые жертвы лишенные прав, попавшие за черту офицеры...
Новый коэффициент имел сомнительную ценность. Полевые поездки совершались в конце второго года обучения. В судьбе некоторых офицеров балл за поездки, как последний, являлся решающим. По традиции, на прощальном обеде партия, если в рядах ее был офицер, которому нехватало 'дробей' для обязательного переходного балла на третий курс (10), обращалась к руководителю с просьбой о повышении оценки этого офицера. Просьба почти всегда удовлетворялась, и офицер получал высший балл, носивший у нас название 'благотворительного'.
При просмотре третьего списка оказалось, что четыре офицера, получивших некогда такой 'благотворительный' балл (12), попали в число избранных, и столько же состоявших в законном списке было лишено прав (У меня в нормальном порядке был балл - 11.).
{101} В числе последних был и я. Казалось, все кончено... Еще через несколько дней академическое начальство, сделав вновь изменения в подсчете баллов, объявило четвертый список, который оказался
