Поручик в ярости привстал с земли:
- А я не р-русский?
- Русский, господин Кумоваев, безвинных живьем не пожжет! Да прилягте вы! - Дюжий купец с силой придавил поручика к земле.
Тот поперхнулся злым смехом:
- А как же Пудовочкин? Тоже нерусский? Или, скажете, не жег еще безвинных, а только... к-хм, шлепал?
- Русский он. И большинство его отрядников - тоже. Я не возражаю. Но они - про-оклятые! Они отдалися, они - потерянные. Это уметь надо пости-игнуть, тут - тайна...
- Ах, тайна! - Олег Кумоваев отвернулся.
Усольщиков, остыв, предложил мирным тоном:
- А не отпустить его к лешему? Взамен стариков?
- Как это исполнить? - сдерживаясь, спросил поручик.
- Пусть берет сторожа с женой, идет с ними к лесу. Мы будем приглядывать с отдаленья. У леса подойду к нему безоружный, с конем: скачи, подлец!
- Ускачет! - офицер усмехнулся. - А на прощанье вас и стариков пристрелит.
- Совершенно-с так оно и будет, - заверил Василий Уваровский.
- Ах, цар-рица немецкая, яп-понский городовой! - смятенно воскликнул
Усольщиков. - Ну не может того быть, чтобы нельзя было не жечь стариков!
Поручик старался придать лицу безразличие.
- Вам угодно выставлять меня извергом, а я вам объясняю: как только они попали ему в руки, они - уже мертвые. Мы ничем не можем им помочь, как не можем воскресить тех, кого он убил раньше!
- Вот что, господа, - произнес до того молчавший Бутуйсов, предложу-ка я себя в заложники. Знаю, знаю, что вы скажете: он и меня возьмет, и их не отпустит. Ну и пусть! Пронесу револьвер или хоть ножичек, улучу момент - и...
- Никогда-с! - возразил Уваровский. - Он вас без поднятых рук не подпустит. А как войдете - обыщет.
- Если уж так, - энергично заявил Усольщиков, - то лучше я пойду! Все ж таки, Борис Алексеич, - с дружественной мягкостью обращался он к бывшему приставу, - я немного помоложе и посильнее вас.
Подполз на четвереньках доктор Зверянский.
- Раненых перевязал, - сообщил он, - их домой унесли. А несчастному Бортникову я впрыснул морфий: разорваны кишечник, печень... Ну, а вы, господа: когда берем негодяя?
Ему объяснили. Доктора тотчас объяло воодушевление:
- Пойду я! От моего постояльца-комиссара, господа, я знаю: этот мерзавец охотно показывается врачам, беспокоится о здоровье.
- Пойдете - и что? - спросил поручик с тоскливой иронией.
- Дам ему пилюлю, отвлеку его, а тут вы подберетесь...
- Шутка-с! - обронил Уваровский. - Не станет он сейчас брать пилюли-с. Не то время.
Остальные поддержали приказчика.
- Но другому он тем более не доверится! - доктор вдруг вскочил на могильный холмик, встал во весь рост: - Господин Пудовочкин! Я - врач! Вам нужен врач?
Пудовочкин мгновенно навел винтовку.
31.
Каждое движение правой руки стоило боли. Он прицеливался, скрипя зубами. Боль пульсировала под мышкой, отдавалась в локтевой сустав.
- Впустите меня! - крикнул Зверянский.
Раненый убрал палец со спускового крючка.
- Идите сюда, доктор! Советская власть вам зачтет.
Зверянский подхватил чемоданчик с инструментами, неторопливо направился к домику. Левая рука согнута, кисть поднята на уровень головы; доктор, улыбаясь, показывает окошку растопыренные пальцы.
Усольщиков, лежа за могилой, перекрестил его в спину, пробормотал:
- И немолод, и - врач, а - сорвиголова! О-ох, болит душенька...
- Это называется: потери растут! - бросил поручик.
Впустив Зверянского, заперев дверь, гигант указал стволом пистолета на чемоданчик:
- Покажьте саквояжик.
Глянув в него, скользнул к одному окошку, к другому. Понаблюдав, повернулся к доктору. Тот стоял, подняв мускулистые руки, кряжистый,
гладко выбритый, тугощекий. 'А как в клетку к тигру входят... мелькали мысли, - или на войне изо дня в день - вставай и иди: под пули, на колючую проволоку, на штыки, под сабли конников...'
- Дрожите, - умилился Пудовочкин. Левой ручищей похлопал доктора по карманам.
'Какие ангельски чистые глаза! - с ужасом подумал тот. Какоедобродушие! Хоть в няньки к младенцу нанимай'.
- По имени-отчеству как будете?
Зверянский ответил. Спросил, нельзя ли опустить руки?
- Угу.
Доктор глубоко вздохнул, чтобы не так учащенно вздымалась грудь. Огляделся в тесной низкой избе. Ярулкин сидел на лавке у стены; глаза полузакрыты, под носом и на подбородке запеклась кровь. Рядом, поставив ноги на пол, лежала боком на лавке его жена, молча следила за пришельцами. Пудовочкин, посматривая в окно, спросил доктора:
- Вас мой комиссар прислал?
- В какой-то мере...
Зверянский, волнуясь, соображал: что он, собственно, сможет здесь сделать? Не дал ли маху, придя сюда?
- Он не захвачен? Отбивается? Что с ним?
- У него все в порядке. Ваш отряд, впрочем, истреблен!
- Ой ли?
Доктора пронял озноб: до того неузнаваемо изменились глаза Пудовочкина. Они точно уменьшились, остекленели. В Зверянского впились ледяной испытующий ум и злоба. Через мгновение глаза сделались мутными, как бы пьяными. И лишь затем опять стали прозрачно-добродушными, простецкими.
- Ну, вы обманывать не будете, - тепло сказал Пудовочкин. - Стало быть, перебили недотеп. Чего там - других наберем...
Миг - и он у окошка. Трижды стрельнул в него из пистолета. Вот он уже возле другого окна, у которого стоит 'винчестер'. Быстро прицеливаясь, послал три пули из него.
- Подбираться начали, хулиганы! - И беззлобно рассмеялся.
Из-за могил донеслось:
- В дом не стрелять! Там доктор!
- Теперь будут нянькаться, - любовно заметил Пудовочкин. - Вон этих, кивнул на Ярулкиных, - спалили б со мной за милую душу. А с вами - никак и никогда! Я эту публику знаю. У них - фасон! Не пускали вас ко мне идти, а? Эх, и отменно вы им поднас...!
У доктора защипало корни волос. 'Если я ничего не смогу и он окажется прав, - резнуло по нутру, - о! Лучше броситься на его пулю.'
Те, кто пытался приблизиться к избенке, в растерянности лежат за могильным холмиком. Поручик извивается, кусает руку. Пуля раздробила ему голень.
32.
Отдаваясь в руки убийце, Зверянский почему-то думал, что поведет себя находчиво. Теперь он ужасался, что не в силах хитрить.
Пудовочкин сказал:
- Комиссара моего вы спрятали, а он прислал вас меня вызволить?
Тут бы и подтвердить, войти в игру, но он с оторопью услышал собственные слова:
- Видите ли, чтобы вы знали... я - вам враг!
Доктор мысленно проклинал себя, в ярости хотел повернуться и уйти и вдруг вспомнил, что уйти ему не
