- Напугали тебя? - спросил Панкеев.
- Мало что не убили, - вставил мужик.
Панкеев с начальственной благосклонностью уведомил подростка:
- Бояться не надо. Если ни в чем не замешан, тебя не накажут.
- Конечно, не замешан, господин офицер! - вскричала барышня, глядя в глаза пареньку.
Поручик счел необходимым прикрикнуть:
- Пра-ашу не вмешиваться! - и обратился к мальчишке: - Повтори все, что ты давеча рассказал.
Тот протянул серебряный крестик и образок на плетеном шнурке.
- Мать наказала гайтан отцу передать... Сказывали, отец в Сызранском полку...
- О знакомстве с этими двумя людьми повтори! - потребовал офицер. - Что ты рассказывал о месте встречи, о китайце?
Мальчишка заревел:
- У-уу! Не убивайте... со страху вра-ал...
Кто-то из солдат фыркнул:
- Ну-ну...
- Со страху так не врут! С именами, с кличками: и все - в один момент! - заявил в упрямой убежденности Быбин. - Не-ет. Вы его без них допросите. И агентов с ним пошлите к китайцу, к голубятникам.
- Учить меня не надо! - перебил Панкеев, понимая с обидой, что не мог бы
придумать ничего умнее предложенного солдатом.
Опять кричала барышня: о расстрелянном красными отце, о том, что пожалуется генералу. 'Лапоть' упорно толковал о сыне, который 'по своей охоте против красных пошел'. Шикунов, Лушин поддерживали Быбина. Сизорин пытался что-то сказать в защиту 'дяди Володи'. А тот - весь подобравшийся, с потным лицом - стоял недвижно, следил за офицером, как невооруженный человек, встретив в лесу волка, следит за ним: кинется или зарысит своей дорогой?
Панкеев, чей взгляд на дело изменился, приказал всем выйти в коридор, оставив Ромеева. Поручику весьма не понравилось, как барышня смотрела в глаза мальчишке, крича, что он ни в чем не замешан: словно внушала. Не верилось, что тот со страху выдумал про китайца, голубей, сочинил клички. Замечание Быбина на этот счет было неопровержимо. Подозрительным казался и мужичонка в лаптях: чересчур складно, прямо-таки заученно, твердил о сыне и чересчур смело.
Этими тремя следовало заняться.
Но... все меняла личность Ромеева. Что если начальствующие эсеры набросятся на него, своего давнего ненавистного врага? А трое... разумеется, невиновны! - раз их обвиняет Ромеев.
Поручик сказал ему доверительно:
- Каждую минуту ожидаем Роговского. К пакгаузам сведут вас! Понимаете? Или повесят, на водокачке.
У Володи сузились зрачки:
- У вас одни эсеры верховодят? А офицеры? Неуж не вникнут, что я нужный, не отстоят меня?! Я ж к вам с этой надежей пробирался...
- Здесь, в городе, власть у эсеров, - в словах Панкеева прозвучало сожаление. В душе он был кадетом, эсеров не любил, считая их утопистами, притом, кровожадными. - Тебе надо на фронт, в боевую часть, - перешел он на 'ты', - к Каппелю, под Нурлат. Каппель тебя не выдаст. Немедля и отправляйся.
Сказав это, удивился себе: чувствовал странную симпатию к Рыбарю. Тот горячо зашептал:
- Мне уйти - пустяк! Хоп - и нету меня! А шпионам - воля? Вы ж сами поняли их. Я вижу!
- Пойми ты меня! - так же возбужденно заговорил Панкеев. - Арестую - а их выпустят. У меня будут большие неприятности, почему не тебя, а их схватил.
Ромеев вдруг выбросил левую руку и стал зачем-то тыкать себя в грудь указательным и средним пальцами:
- Глядите вот, господин поручик! Глядите! Не для себя ж я вас умоляю в работу их взять! Вся организация ихняя будет у вас в руках. Для кого я стараюсь?! Какая мне-то прибыль?!
Офицер решил:
- Сделаем так: отведете их к воинскому начальнику. Это за площадью. Расскажете ему все, что и мне. Только про меня не упоминайте. Может, он их задержит. Пришлет ко мне посыльного - а я начальству доложу о них так, чтобы ты не фигурировал. Больше ничего не могу. И давай уматывай отсюда!
Когда вышли на привокзальную площадь, Ромеев обронил:
- Сперва в ту сторону, к нужникам!
Барышня продолжала громко возмущаться, не желая идти. Володя, с револьвером в руке, встал к ней вплотную, приблизив окостеневшее в бешенстве лицо к ее лицу:
- Идите!
Она отскочила и пошла. Около дощатых выбеленных известью уборных Ромеев остановил задержанных, кивнул на нужники:
- Кому не надо - не неволим, - мигнул Быбину, Шикунову. - А мы заглянем.
Вошли в уборную, оставив с арестованными Лушина и Сизорина. Володя передал разговор с Панкеевым, с мрачной сосредоточенностью сказал:
- Воинский начальник их отпустит. Бабенка борзая - как начнет вопить, что в контрразведке они были и там их не задержали...
Быбин вгляделся в Ромеева:
- Ну, что надумал-то?
- Да! Именно так и нужно сделать! - непонятно, с решимостью отрубил тот. - Ученые люди обозначают: лакмусова бумажка. Иначе сказать: выйдет то, против чего и рогатый не попрет!
Убеждал спутников сделать по его, не расспрашивая: позже объяснит. Они, обменявшись взглядами, согласились.
Задержанных провели к поездам, двинулись вдоль пакгаузов: на этот раз мимо их дверей, обращенных к железнодорожному полотну. Шли узкой полосой: слева - двери, справа - рельсы, по которым проплывают паровозы, с оглушительным шипением выметывая пар, тяжело погромыхивают составы.
Володя заглядывал в отделения пакгауза, откуда уже вывезли грузы, позвал:
- Сюда!
Здесь пол толстым слоем покрывали опилки: очевидно, раньше тут хранилось что-то, содержавшееся в стеклянной таре.
Ромеев вдруг принялся заталкивать арестованных в помещение, как-то по-дурацки ухмыляясь и норовя кольнуть штыком:
- Посидите, отдохнете! Пущай вас другие отсель заберут. А мы свое исполнили. Нам по вагонам пора - уходит эшелон.
- Дуб-бина! - вырвалось у барышни.
Заперев дверь наружным засовом, Володя отвел друзей на десяток шагов.
- Погодите - как интересно станцуется! Тогда против никто, ни в коей мере и степени, не попрет...
Спутники не понимали. Он веско пообещал:
- Увидите!.. А покамесь, ребята, мне надо улепетнуть. Не то...
Из облака паровозного пара возникли дружинники с ружьями 'Гра'. Один, сегодня уже встречавшийся с Володей, упер ствол массивной винтовки ему в живот.
- Заискались тебя. Следуй за нами!
9.
В кабинете начальника военной контрразведки Онуфриева густо пахло воском. Хотя с часу на час ожидалась эвакуация, привычные к делу служители,
много лет наводившие чистоту в здании, натерли паркетные полы до блеска.
Приземистый, с жирным загривком Онуфриев беспокойно прохаживался позади письменного стола, чутко поглядывая на господина, что сидел на кожаном диване у стены. Господин был приятной наружности, с твердой линией рта. Одет во френч и галифе защитного цвета, обут в щегольские шевровые сапоги; нога закинута на ногу. Это Евгений Роговский - министр государственной охраны Комуча: антибольшевицкого правительства, сформированного эсерами в Самаре.
Из приемной донеслись шаги, три дружинника - двое по бокам, один сзади - ввели Володю. Лицо Роговского - пожалуй, излишне подвижное для человека власти - выразило ужас. С выпукло-суровым
