пистолеты. Но зато мы не нюхаем осш и у нас почти не бывает сумасшедших. Мы счастливее, чем вы.
— Зато мы сильнее.
— Наши пути разные.
— Это точно.
— Хорошо, что мы понимаем друг друга. Только я не понимаю, зачем Анатолий отпустил Дэйна. Вы, люди, всегда стремитесь к лучшему, лучше было убить его, чтобы не бояться снова приехать в Олимп.
— Ты знаешь, — Якадзуно с трудом подбирал слова, — у нас, людей, тоже иногда бывает, что лучше никак, чем плохо. Я бы не позволил Анатолию убить Дэйна.
— Он гораздо сильнее тебя, ты не можешь ему не позволять.
— Могу. Если он убьет Дэйна, я не буду идти с ним, ему придется или оставить меня, или убить. Он это понял и решил, что это еще хуже, чем оставить Дэйна живым.
— Но почему? Что запрещает тебе убить врага?
— Дэйн не враг мне. Когда я приехал на Гефест, он меня встретил, помогал мне, мы вместе работали, и мы нашли… гм… эту вещь. Дэйн нашел Ибрагима, он сильно помог ему, да, наше дело ничем не закончилось, но это не важно. Дэйн нам помог, и в том, что мы не смогли остановить революцию, нет его вины. Да, Дэйн принял неправильное решение, но он имеет право принимать неправильные решения. Каждый человек имеет право ошибаться, и я не вправе упрекать его и не должен ему мешать.
— Даже если его путь пересекается с твоим?
— Пока наши пути не пересекаются. Но даже если и пересекаются, кто знает, кто из нас прав — он или я?
— Ты не должен так думать. Если ты сомневаешься в своем пути, ты не сможешь идти.
— А если ты никогда не сомневаешься, ты пойдешь не туда.
— Лучше пойти не туда, чем не идти никуда. Потому что когда ты идешь, ты согреваешься и разминаешь ноги.
— А по-моему, лучше не идти никуда, чем уйти в такое место, откуда нельзя вернуться.
— У нас разные пути, — снова сказал Говелойс. — Мы никогда не поймем друг друга.
— Но мы можем жить рядом.
— Да, — согласился Говелойс, — мы можем жить рядом.
9
— Привет, Джон! — Дзимбээ оглядел кабинет Рамиреса и просвистел нечто восхищенное. — Я смотрю, ты здорово устроился.
— Садись, друг. — Рамирес, казалось, воплощал собой предельную степень радушия. — Проходи, садись. Амброзии не желаешь?
— Разве ее не запретили до особого распоряжения? Рамирес раздраженно махнул рукой:
— Правила для того и существуют, чтобы их нарушать. Если два старых друга, встретившись, не могут пропустить по стаканчику, эта революция никуда не годится.
— И это говорит наш главный идеолог, — хихикнул Дзимбээ.
Если бы Рамирес не был негром, он бы покраснел.
— Да иди ты, — смущенно пробормотал он. — Скажешь тоже, главный идеолог…
— Я смотрел твою речь по телевизору, — сказал Дзимбээ, — очень впечатляет. Я честно говорю, без всякой лести, на самом деле впечатляет. Багров отдыхает.
— Да ну тебя! Сравнил хрен с редькой… то есть я не то имею в виду…
Дзимбээ рассмеялся.
— Не грузись, Джон, — сказал он, — это я так, прикалываюсь. Ты знаешь, я очень рад, что у тебя все так хорошо пошло. После той истории я боялся, что вождь спустит на тебя всех собак. Очень хорошо, что он не стал торопиться. Ты молодец, — Джон, ты уже принес столько пользы, что… да наши дети тебе памятник поставят!
Рамирес совсем засмущался.
— Да ладно тебе, — пробормотал он. — Лучше скажи, как у тебя дела.
— Первый зам у Сингха. Работы много, но не жалуюсь.
— И как борьба на невидимом фронте?
— Могло быть и хуже.
— Что, совсем плохо?
— Да нет, не совсем… но ничего особо хорошего тоже пока нет. Знаешь, что с твоей статуей?
— Что?
— Совсем не знаешь?
— Совсем.
— Она в руках СПБ.
— Что?!
— Что слышал. Ее задержали на таможне, начальник таможни — наш человек, мы не стали ее забирать до выступления, а потом оказалось, что там подделка. Снаружи медно-цинковый сплав, внутри хлорид бария.
— А начинка куда делась?
— Офицер СПБ по имени Ибрагим Бахтияр зашел на таможню за пару дней до выступления и подменил статую.
— Кто его впустил?
— Агент. У них были агенты на таможне.
— И что теперь?
— Пока ничего. Я сейчас занимаюсь этим делом.
— Хочешь меня допросить?
— Придется.
— Спрашивай.
— Кто знал о статуе, кроме тебя?
— Вся наша ячейка.
— Еще?
— Сингх.
— Еще?
— На Гефесте — больше никто. На Деметре — Багров, Ногами, наверное, кто-то еще из ЦРК.
— Что знал Ратников?
— Я ничего ему не говорил, но он что-то заподозрил, я сам не понимаю, что именно. Он пошел консультироваться в университет и узнал, что статую делали не цверги. Потом он отправился на Деметру, и я не знаю, что было дальше.
— Здесь он на тебя не выходил?
— Нет.
— Если он вдруг позвонит или если ты его встретишь, обязательно дай мне знать.
— Обязательно.
— Ты знаешь Якадзуно Мусусимару?
— Я знаю Хируки Мусусимару, это главный юрист VII на Гефесте
— Якадзуно — его сын. Не сталкивался с ним?
— Нет. А что?
— Он на Деметре.
— И что?
— Он ехал в одном купе с Ратниковым.
— Ого! Думаешь, Хируки что-то заподозрил и отправил сына проследить за Ратниковым?
— Боюсь, что да. Что-нибудь можешь добавить? Рамирес на секунду задумался, но так и не смог
