Распутин наряду с нервностью проявлял необыкновенную чуткость, - показал Филиппов. - В присутствии моих жены и свояченицы... по каким то неуловимым признакам заметил симпатию между мной и свояченицей... и, отведя ее в сторону, объяснил ей, что симпатии мои к ней послужат тому, что я разойдусь с женой, что и случилось в действительности'.
Увидев впервые знакомца Филиппова, известного законоведа профессора Озерова, Распутин определил: 'Отсутствие покоя у него в душе обусловлено тем, что он внимателен только к деньгам'. Когда Филиппов объяснил Распутину, что Озеров - уважаемый член Государственного Совета, мужик сказал: 'Это просто государственная слякоть'... 'Это было гениальным определением Озерова', добавляет Филиппов.
Именно в то время с ним познакомилась Александра Георгиевна Гущина, 73 лет, вдова доктора. У нее только что умер муж, жизнь стала ей в тягость.
В 'Том Деле' остались и ее показания: 'Каждый раз в церкви я встречала мужчину, одетого в поддевку, который очень усердно молился... манера молиться у него была особая - он
стремительно становился на колени, как-то странно упирался в пол пальцами... К нему, здороваясь, обращалось с просьбами помолиться очень много народу'.
Ей сказали, что это Распутин. 'Как-то он подошел после обедни сам и спросил: 'Что ты такая грустная?' Я рассказала про свои невзгоды, и он сказал: 'Грешно грустить, надо молиться Богу... '
Он пригласил ее к себе. Старуха пришла на Английский проспект и попала на одну из самых знаменитых фотографий, которая украсит бесконечные книги о Распутине. Но об этом речь впереди...
КРИК БОЛИ
Весь 1913 год продолжается газетная травля Распутина. Он уже привык читать интервью, которых не давал, и сопровождавшие их издевательства журналистов.
Филиппов в очередной раз попытался защитить приятеля в газете 'Дым Отечества': 'Целая книжная литература создалась около старца... ворох статей по поводу его необыкновенного и даже необъяснимого влияния в высших сферах... Распутин - обыкновенный русский мужик, экзальтированно умный... и главное, не порывающий своей связи с простым народом и потому сильный в народе'.
Филиппов издевался над журналистами, 'которые печатают слухи, что Распутин мог удалить таких столпов, как Гермоген и Феофан'. Даже близкий его друг не знал об истинных возможностях Распутина в Царском Селе...
Иногда Распутин уступал и все же давал интервью - к ужасу Аликс, ибо часто они были еще опаснее того, что за него выдумывали журналисты.
'Вот вы пишете про меня небылицы, врете, а я ведь за мужичков. На чем Россия держится? На мужике... Мы теперь решили ставить архиереев из мужичков. Ведь на мужицкие деньги духовные семинарии строятся... '
'Мы теперь решили... ' - и тотчас поднимается газетная волна. И опять 'цари' должны ее утихомирить.
Под влиянием Филиппова у Распутина появилась мысль - выпускать свою газету.
'Надумал я самую настоящую, правдивую, народную газету в ход пустить. Денег мне дадут, люди верующие нашлись... соберу я людей хороших, перекрещусь, да и - Господи, благослови! - в колокол ударю... ' - сообщал мужик в интервью, опубликованном в 'Петербургском курьере'.
Похоронила эту мысль, видимо, императрица. Она поняла, что он утонет в деле, в суете. А он нужен был ей для нее самой, для мальчика, для разговоров о душе...
Журналисты пытались узнать о его влиянии на решение царя не участвовать в балканской войне. И он отвечал: 'Воевать вообще не стоит - лишать жизни друг друга, нарушать завет Христа и преждевременно убивать собственную душу. Пусть забивают друг друга немцы и турки - это их несчастье и ослепление, а мы любовно и тихо, смотря в самих себя, выше всех станем... ' И опять проклинали его за 'предательство братьев-славян'. И опять Аликс поручала Вырубовой поговорить с 'Нашим Другом', чтобы тот избегал 'гадких газетчиков'.
А они все звонили... И он уже кричал в трубку: 'Чего от меня хотят? Неужели не хотят понять, что я маленькая мушка и что мне ничего ни от кого не надо?.. Неужели не о чем больше писать и говорить, как обо мне?.. Я никого не трогаю... Да и трогать не могу, так как не имею силы... Каждый шаг обсуждают... все перевирают... Оставьте в покое... Дайте жить!.. '
Этот монолог моментально попал в газеты с насмешливым комментарием.
И опять они звонили. И опять он кричал в трубку - отбивался: 'Говорю тебе, я маленькая мушка, и нечего мною заниматься... Кругом большие дела, а вы все одно и то же: Распутин да Распутин... Молчите... Довольно писать... Ответите перед Богом! Он един и все видит... Он один понимает... Рассудит... Коль нужно, пишите... Я больше ничего говорить не буду.... Принимал близко к сердцу... Теперь перегорел... Наплевать... Пусть все пишут... Все галдят... Такая, видно, моя судьба... Все перенес... Ничего не боюсь... пишите... Сколько в душу влезет... Говорю тебе, наплевать... Прощай... '
И этот монолог тоже напечатали.
Что делать - он был 'герой дня'. Обреченный герой...
Лгал ли он, когда называл себя 'маленькой мушкой'? Да, лгал. И... говорил правду! Эта двусмысленность его положения при 'царях' проявилась в истории тогдашнего премьер-министра Коковцова и прошлого - графа Витте.
МУЖИК ТОПИТ ПРЕМЬЕРА?
После назначения Коковцова премьером Аликс бросила 'пробный шар' Распутин был послан 'посмотреть его душу'.
Коковцов вспоминал впоследствии: 'Я был поражен получением письма от Распутина, содержавшего в себе буквально следующее: 'Собираюсь уехать совсем, хотел бы повидаться, чтобы обменяться мыслями... назначьте когда'. Премьер согласился. Состоялась почти комическая сцена - Распутин вошел, молча сел. Молчание продолжалось. Распутин смотрел на премьера. 'Его глубоко сидящие в орбите, близко посаженные друг к другу, маленькие, серо-стального цвета глаза были пристально направлены на меня, и Распутин долго не сводил их с меня, точно он думал произвести на меня какое-то гипнотическое воздействие или просто изучал'. Но... мужик вдруг забормотал: 'Что ж, уезжать мне, что ли? Житья мне больше нет - чего плетут про меня!'
Здесь премьер, по замыслу Аликс, видимо, должен был уверить Распутина, что он его защитит. Но Коковцов сказал: 'Да, конечно, вы хорошо сделаете, если уедете... Вы должны понять, что здесь не ваше место, что вы вредите Государю, появляясь во дворце... давая кому угодно пищу для самых невероятных выдумок и заключений'. В ответ услышал: 'Ладно, я - худой, уеду, пущай справляются без меня, зачем меня зовут сказать то, да другое... ' Долго опять молчал, уставившись на меня, потом сорвался с места и сказал только: 'Ну, вот и познакомились, прощайте'.
Когда Распутин рассказал царице о предложении Коковцова уехать, она тотчас 'разлюбила' премьера. Ведь приятие им
Распутина - это не просто приятие 'Божьего человека', но, прежде всего, знак готовности подчиняться ее мнению, готовности примкнуть к лагерю ее друзей, стать 'нашим'...
Царица пожаловалась мужу. И вот уже Николай просит премьера рассказать о беседе с мужиком. 'Когда я закончил мой рассказ, Государь спросил меня: 'Вы не говорили ему, что вышлете его, если он сам не уедет?' И получивши мой ответ, что... у меня не было повода грозить Распутину высылкой, так как он сам сказал, что давно хотел уже уехать, Государь сказал мне, что он этому рад... и 'ему было бы крайне больно, чтобы кого-либо тревожили из-за нас'... Потом Государь спросил: 'А какое впечатление произвел на вас этот мужичок?' Я ответил, что у меня осталось самое неприятное впечатление, -и мне казалось... что передо мной типичный сибирский бродяга... '
Впоследствии в Чрезвычайной комиссии Коковцов сформулировал свое мнение еще откровеннее: 'Я был. 11 лет в Главном тюремном управлении... видел все каторжные тюрьмы... Среди не помнящих родства сибирских бродяг сколько угодно Распутиных... Совершая крестное знамение, он может с такой же улыбкой взять за горло и задушить'.
И Распутин понял: пора выступать против премьера, тем более, что Коковцова уже не хотела 'мама'.
Из показаний Филиппова: 'Само удаление Коковцова состоялось под давлением, весьма искусным и упорным, со стороны Распутина, который имел своеобразный прием, чрезвычайно магически действовавший на слабохарактерно-заносчивые натуры, к каковым следует причислить Государя: вскользь, беседуя о посторонних предметах, он характеризовал ненавистное ему лицо одной фразой или эпитетом, которые оставляли след... '
И хотя Коковцов привел в порядок финансы и обеспечил наступление периода истинной стабильности, в январе 1914 года его отправили 'на покой' в Государственный Совет, наградив на прощание, как и Витте,
