покровительство он рассчитывает, откуда и от кого получил или получает неразумные инструкции, никак не принимая в расчет местные обычаи и нравы, порядки, бытующие у иноверцев. Быстроходов не понимает, какими последствиями здесь чревато оскорбление женщины, тем более, если она пользуется популярностью, а Вашему превосходительству должно быть известно, что мятежники во главе с Гачагом Наби, обосновавшись в горах, ждут случая, чтобы учинить новый набег на правительственные части. Они требуют безоговорочного освобождения Хаджар, угрожая в противном случае кровопролитием и возмездием. Пока что они, очевидно, тешатся надеждой, что власти не станут долго держать узницу в заточении по соображениям, что муж ее, Гачаг Наби находится на воле...'
Белобородое уже исписал несколько страниц своим аккуратным убористым почерком, подробно перечислив все инциденты в округе, не утаивая случаев самосуда над местными богатеями.
Он испытывал противоречивые чувства, излагая все эти события, сам не веря в реальную необходимость своего донесения. Он изливал накипевшее на сердце, не ограничиваясь изложением фактов. Что-то в глубине души его дрогнуло, всколыхнулось, и он еще боялся признаться себе, что именно.
Письмо получилось непомерно длинным - как его воспримет генерал-губернатор? С раздражением, досадой, а то чего доброго, еще и решит уволить неугодного уездного начальника?
Во всяком случае, Белобородое знал, что его сомнения не могут прийтись по душе очень многим. Но теперь это уже не имело значения. Отныне полковник не желал кривить душой, давать ложные сведения и приукрашивать действительное положение вещей. Гусиное церо нервно скользило по бумаге, он писал решительно, все как есть. Будь что будет, думал он. Сказать правду - его долг. Пусть думают и говорят, что хотят. Мне. все равно. До каких пор это терпеть? До каких пор давить и душить этих иноверцев, глумиться, не разбирая правых и виноватых?
И при всем том, полковник понимал, что в глазах гачагов он был здесь первым царским сатрапом, злейшим врагом. Ибо судьбе было угодно, чтобы кровавая борьба с зангезурскими гачагами происходила именно в бытность его, Белобородова, уездным начальником. Гачаги, конечно же, видели петербургского полковника и на позициях, у брустверов в окопах, командующего боевыми действиями. И выпади удобный момент, никто бы - ни сам Наби, ни Хаджар, ни один из гачагов и их сторонников не преминул бы угостить бородача-полковника пулей... И никому бы из них не пришло на ум, какие сомнения снедают их врага...
Очевидно, гачаги-узники, дай им волю, отплатили бы ему даже более жестоко, нежели самому обидчику Хаджар. Но как бы то ни было, решение было принято, и гусиное полковничье перо скользило по бумаге.
Белобородое покорнейше просил генерал-губернатора снестись с главноуправляющим канцелярии на Кавказе и, по получении разрешения последнего, соблаговолить лично приехать в Гёрус, дабы непосредственно ознакомиться с положением дел и воочию убедиться в истинности вышеизложенного... И пусть его сиятельство рассудит сам, что резоннее - держать Хаджар в заключении, в каземате, усугубляя недовольство местного населения или же освободить именем его императорского величества! Если же предпочтительным окажется первое, то пусть его высокопревосходительство сам определит меру военного подкрепления, которым можно было бы обеспечить надежность дальнейшего содержания опасной узницы в каземате. Пусть господин генерал-губернатор распорядится и относительно пределов полномочий г-на Быстроходова, возможно, даже и назначит его самого начальником каземата. Пусть генерал-губернатор возьмет на себя ответственность решить - оставить ли Хаджар отбывать срок заключения здесь, препроводить ли в более укрепленный каземат, послать ли этапом в Сибирь, дабы лишить ее всяких надежд на помощь и вызволение со стороны Гачага Наби, хотя и трудно рассчитывать на безропотное поведение узников после такого шага... Ум хорошо, а два лучше, тем более, если это генерал-губернаторский ум. Белобородое четко уяснил для себя дальнейший образ действий по получении конкретной инструкции свыше.
Он перечитал написанное, кое-где усмотрел неловкие и лишние фразы и взял на себя терпеливый труд переписать послание набело. Потом скрепил страницы, вложил в пакет, запечатал сургучом.
'Надо, чтобы пакет вручили лично его превосходительству',- с этой мыслью он отпер дверь и вызвал к себе делопроизводителя, сидевшего в приемной.
- Батькин! Это надо срочно отправить в Елизаветполь! Нарочным!
- Разумеется, ваше высокоблагородие,- поспешил сказать чиновник, склонив голову с редеющими жидкими волосами, разделенными пробором посредине.
- Дело, братец, важное и секретное! - полковник повысил голос.- Пакет надо вручить лично генерал- губернатору.
- Слушаюсь, ваше высокоблагородие,- вытянулся в струнку делопроизводитель. И, помешкав, робко спросил: - Как быть, если окажется, что его превосходительство в отъезде, в Тифлисе?
- Ну, так пусть в Тифлис и отправят...
- Так точно, господин полковник! - подобострастно подхватил чиновник.
- К тебе что, капитан подходил? - вдруг, сам не зная почему, спросил у него Белобородое. Батькин смутился.
- Точно, ваше превосходительство, подходил. Смущал речами разными. Но поверьте, что я служил и доныне готов служить вам верой и правдой!
- Ну-ну... Так отправьте пакет! Нарочным! И чтобы вручили - лично!
- Слушаюсь! - делопроизводитель щелкнул каблуками и склонился перед полковником, стоявшим за массивным бюро, над которым висел портрет его императорского величества, неусыпно наблюдавшего за всем происходящим.
Глава семнадцатая
Аллахверди, еле отделавшийся от казачьего офицера, продираясь сквозь заросли, кустарник, наконец-таки добрался до села Каравинч и направился к дому кузнеца Томаса. Хозяин сразу заметил, что он удручен.
- Как дела, кум?
- Худо, Томас.
- Что случилось? - всполошился кузнец.- Или... Хаджар в Сибирь отправили?
Аллахверди перевел дух.
- Да нет... пока она в каземате... Лейсан сказал...
- Что ж тогда тучей смотришь?
- Худо, говорю. Все туже кольцо затягивают... У них там один офицер появился - хуже сторожевого пса! Проходу никому не дает...
- А может, мне самому наведаться туда?.. Узнаю толком, что и как.
- И я всю дорогу об этом думал... Нужно знать все в точности. А то упустим час...
После разговора в кузне, хозяин прошел в дом, вернулся с узлом - аманатом, чтобы друг удостоверился: все в порядке. Аллахверди укоризненно покачал головой:
- Зачем ты мне показываешь?
- Чтоб ты убедился - в целости и сохранности. В моей дружбе подвоха не жди.
- Не зря мы в тебя верим!
Томаса слова друга тронули до слез, и он вытер узловатой, грубой пятерней глаза с опаленными - у горна - ресницами.
- По мне так: хоть голову сложи, а другу удружи... И они как бы клятвенно подтверждая эти слова, стиснули друг другу руки, оба рослые, плечистые.
- Вот когда мы пойдем долбить проход в каземате,- Томас, отступив, ударил себя по крепкой, как наковальня, груди,- я со своими калеными железками сгожусь больше многих прочих помощников...
- Хаджар передала, что нужно ждать ее знака и ничего самим не затевать.
- Да, тяжкую ношу взвалила она на себя! - Кузнец вздохнул, подумав о том, что так можно потерять время и упустить момент.- Зря она сама взялась за подкоп. Гордая - все сама да сама.
- Верно, своими руками свою волю хочет добыть.
- Что бы она там ни хотела, ни задумала, а дела трудные.
- Да еще какие...
Томас с самого начала сомневался, что Хаджар сама управится с подкопом. Подосадовал:
- Слышь, этот каземат - не халва тебе, чтобы взять да и проглотить. Это же крепость, куда ни глянь - штыки и дула. Попробуй сунуться - что днем, что ночью - мигом башку размозжат, мокрое место останется.
