как воронье крыло.
- Я крашеная, - сказала Криста. - Вообще-то я совершенно белая. Вы видели хоть одну черную норвежку?
- Где вы так выучили английский?
- Родители отдали меня в английскую школу... Они были англофилами... У нас часть людей любит немцев, но большинство симпатизируют англичанам.
Они приехали в бюро проката, Роумэн зашел к шефу, который дремал за стеклянной дверью, расфранченный, в оранжевом пиджаке, невероятном галстуке, с двумя фальшивыми камнями на толстых пальцах, поросших острыми щетинистыми волосками.
- Хефе, - сказал Роумэн, - ваша клиентка чуть было не погибла в катастрофе. Вы всучили ей автомобиль без тормозов.
- Кабальеро, - ответил шеф, - все мои автомобили проходят самое тщательное обслуживание. За машинами следят лучшие иностранные специалисты. Я не доверяю мои машины испанцам, вы же знаете наш народ, тяп-ляп, никакой гарантии, все наспех, бездумно. Я дал сеньорите прекрасный <шевролете>, на нем можно проехать всю Европу.
- Хефе, дрянь этот ваш <шевролете>, - в тон хозяину ответил Роумэн, ох уж эти испанцы, они вроде немцев, не говорят <пежо>, а <пегеоут>, не <рено>, а <ренаулт> и обязательно <шевролете>, а не <шевроле>, тяга к абсолютному порядку, а существует ли он на земле? Мир взлохмачен, безалаберен, может, в этом-то и сокрыта его высшая прелесть. - Давайте уговоримся о следующем: сеньорита не обращается в страховое общество, у нее много ушибов, она может нанести вам серьезный ущерб, <шевролете> стоит возле Сибелес, пусть ваши люди приволокут его сюда и тщательно отремонтируют, а вы предоставите сеньорите малолитражку, если она ей потребуется. Договорились?
- Кабальеро, это невозможно. Мы должны поехать на место происшествия и вызвать полицию...
- Которая выпишет вам штраф.
- Мы с ними сможем договориться по-хорошему.
- <Мы>? Я не намерен с ними договариваться ни по-хорошему, ни по-плохому. - Роумэн достал из портмоне десять долларов, положил на стол хозяина и вышел; Криста включила приемник, нашла музыку, передавали песни Астурии.
- Все в порядке, - сказал он, - мы свободны. Знаете, о чем они поют?
- О любви, - усмехнулась девушка, - о чем же еще.
- Музыка - это любовь, ее высшая стратегия, а я спрашиваю о тактике, то есть о словах.
- Наверное, про цветы что-нибудь...
- Нет, <блюмен> - это немцы, у них все песни про цветы. Испанцы воспевают действие, движение и слово: <о, как горят твои глаза, когда ты говоришь мне про свое сердце, замирающее от сладостного предчувствия>...
- Вы странно говорите... И ведете себя не по-американски...
- А как я должен вести себя по-американски?
- Напористо.
- Вам об этом говорил друг, который знает цены на здешнюю корриду?
- Да.
- Пошлите его к черту. Американцы хорошие люди, не верьте болтовне. Просто нам завидуют, от этого и не любят. Пусть бы все научились так работать, как мы, тогда б и жили хорошо... Мы, может, только слишком пыжимся, чтобы все жили так же, как мы. Пусть и нам не мешают... Плохо о нас говорят только одни завистники... Правда... Вы голодны?
- Очень.
- Город будем смотреть потом?
- Как скажете.
- А что это вы стали такой покорной?
- Почувствовала вашу силу. Мы ж как зверушки - сразу чувствуем силу.
- Уважаете силу?
- Как сказать. Если это просто сила, мышц много, тогда неинтересно... Я же занимаюсь японской борьбой... А если сила совмещается с умом, тогда женщина поддается... Только сильные люди могут быть добрыми. Сильный врач, сильный математик, сильный литератор - они добрые... А те, кто знает о себе правду, кто понимает, что он слабый и неудачливый - хоть и в эполетах, и восславлен - все равно злой...
- Бросайте математику, Криста, - посоветовал Роумэн. - Ваше место в философии... Что больше любите? Мясо или рыбу?
- Больше всего я люблю готовить. Ненавижу рестораны. Если ты не понравилась официанту, он может плюнуть в жареную картошку, ведь никто не видит...
Роумэн снова сломался, постучал лбом о руль, вырулил от Сибелес на Пассеа-дель-Прадо, свернул направо, остановился возле крытого рынка; когда Криста начала закрывать окна, повторил, что здесь не воруют, испанцы народ удивительной честности, взял ее за руку (она была теплая и мягкая, сердце у него остановилось от нежности) и повел девушку в мясной павильон.
- Продаю, - сказал он, кивнул на ряды, полные продуктов. - Выбирайте что душе угодно.
- Не разорю?
- Ну и что? Сколотим банду, начнем грабить на дорогах.
- Тут зайцы есть?
- Тут есть все. При том условии, что у вас есть деньги.
- Я умею готовить зайца. С чесноком, луком и помидорами.
- Мама научила?
Криста покачала головой:
- Тот друг, которого вы сразу невзлюбили.
- В таком случае зайца мы покупать не будем. Что вы еще умеете готовить?
- Могу сделать тушеную телятину.
- Кто учил?
- Вы хотите, чтобы я ответила <мама>?
- Да.
- Бабушка.
- Годится. Покупаем телятину. Умеете выбирать? Или помочь?
- Что надо ответить?
- В данном случае можете отвечать, что хотите.
- Мой друг любит, когда я это делаю сама.
- Знаете что, давайте-ка говорите, где вы хотели остановиться, я вас отвезу в отель.
- Я и сама дойду.
- Чемодан у вас больно тяжелый.
- Ничего, я приучилась таскать чемоданы во время войны.
- Вы зачем так играете со мной, а?
- Потому что вы позволили почувствовать ваш ко мне интерес. Если б вы были равнодушны, я бы из кожи лезла, чтобы вам понравиться.
- Женщина любит, когда с нею грубы?
- Нет. Этого никто не любит... Я, конечно, не знаю, может, каким психопаткам это нравится... Но игру любит каждая женщина. Вы, мужчины, отобрали у женщин право на интригу, вы не пускаете нас в дипломатию, не разрешаете руководить шпионским подпольем, не любите, когда мы делаемся профессорами, вы очень властолюбивы по своему крою, и нам остается выявлять свои человеческие качества только в одном: в игре с вами... За вас же, не думайте...
- Вот хорошая телятина, - сказал Роумэн.
- Я на нее нацелилась. Квандо? - спросила она продавца.
Тот недоумевающе посмотрел на Роумэна, испанцы не понимают, когда на их языке говорят плохо, это же так просто, говорить по-испански.
