- Ты же математик... Калькулируй.
- Тебе надо врать. Тебе надо говорить, что мне так хорошо никогда не было... Вообще-то, если говорить о том, как мы познакомились, и про рынок, и как ты меня сюда привез - не было...
- А потом?
- Это не так для меня важно... Это для вас очень важно, потому что вы все рыцари, турниры любите, кто кого победит... Не сердись... Я как-то ничего еще не поняла. Просто мне очень надежно рядом с тобою. Если тебе этого достаточно, я готова на какое-то время заменить Марию и помыть за нее стекла.
- Сколько времени ты намерена мыть здесь стекла?
- Неделю. Потом поеду в Севилью, нельзя же не съездить в Севилью, если была в Испании, потом вернусь на пару дней, а после улечу к себе.
- Мне очень больно, когда ты так говоришь.
- Не обманывай себя.
- Я так часто обманываю других, что себе обычно говорю правду.
- Ты же это не себе говорил, а мне... В эти самые <Брухас> надо одеваться в вечернее платье?
- Не обязательно.
- А у меня его вообще-то нет.
- Что хочешь, то и надевай.
- У меня с собою только три платья. Показать? Скажешь, в каком я должна пойти.
- Я ничего в этом не понимаю. В чем тебе удобно, в том и пойдем.
- Что-то мне захотелось выпить еще один глоток джина.
- Налить соды?
- Каплю.
Он капнул ей ровно одну каплю, улыбнулся:
- Еще? Я привык выполнять указания. Я аккуратист.
- Еще сорок девять капель, пожалуйста.
- Я ведь буду капать. Может, плеснуть?
- Ну уж ладно, плесни.
Он протянул ей высокий стакан, она выпила, зажмурившись, причмокнула языком и вздохнула:
- Очень вкусно. Спасибо. Сейчас я буду готова.
Через полчаса они приехали в маленький кабачок, где выступали самые лучшие фламенко Испании; в тот вечер пела Карменсита и ее новый приятель, Хосе; женщине было за сорок, в последние годы она чуть располнела, но никто в Мадриде не умел так отбивать чечетку, как она, никто не мог так р а б о т а т ь плечами, обмахиваться веером и играть с черно-красной шалью; когда пот посеребрил ее лицо, на смену вышел Хосе; танцевал сосредоточенно, истово, до тех пор, пока его рубаха тончайшего шелка не сделалась темной от пота; в зале громко и разноголосо закричали <оле!>, и это показалось Кристе странным, потому что мужчины были в строгих костюмах, настоящие гранды, а женщины в вечерних нарядах, только она была в легоньком платьице, которое делало ее похожей на девушку из университета; третий курс, не старше.
- Нравится? - тихо спросил Пол, склонившись к ней; привычного для женщин запаха духов не было, кожа пахла естеством, совершенно особый запах чистоты и свежести.
- Очень, - так же шепотом ответила Криста, - только они не поют и не танцуют, а работают.
- Это плохо?
- Странно.
- Здесь не любят работать, - улыбнулся Пол, - жарко, да и земля благодатная, брось косточку - персик вырастет. Зато здесь очень любят, когда показывают труд в песне и танце.
- Как у негров.
- Откуда ты знаешь?
- Я не знаю. Просто мне так кажется. Я видела ваш джаз... Там были негры... Они тоже работали, очень потели, бедненькие...
- Не будь такой суровой... Неужели тебе нравится, когда танцор холоден?
- Не знаю. Вообще-то танец должен быть отделен от тела... Ведь тело лишь способ выразить замысел балетмейстера...
- Слушай, я всегда боялся красивых и умных женщин... Ты слишком умная.
- А почему ты их боялся?
- Влюблялся.
- Чего же бояться? Это приятно - влюбленность.
- Ты молодая. Ты себе можешь это позволить. А у меня каждая влюбленность - последняя.
- Сколько тебе?
- В этом году будет сорок.
- Это не возраст для мужчины.
- А что для мужчины возраст?
- Ну, я не знаю... Лет шестьдесят...
- Значит, ты даешь мне двадцать лет форы?
- Тебе? Больше.
- Почему?
- Ты недолюбил...
Пол приблизил ее к себе, поцеловал в висок и в это время ощутил у себя на плече чью-то руку. Он обернулся: над ним навис огромный, крепко пьяный Франц Ауссем из швейцарского посольства:
- Советник, - сказал он, - почему вы не были у нас на приеме? И отчего не знакомите меня с самой красивой женщиной <Лас Брухас>?
- Самую красивую женщину зовут Кристина. Это Ауссем, секретарь швейцарского посольства, Криста.
Ауссем поцеловал ее руку:
- Могу я к вам сесть?
- Нет, - Роумэн покачал головой. - Не надо, Франц.
- Я не стану вам мешать. Мне просто приятно побыть возле такой прекрасной дамы.
- Мне еще больше, - сказал Роумэн. - И потом мы обсуждаем важное дело: когда и где состоится наша свадьба. Да, Криста?
- Садитесь, мистер Ауссем, - сказала Криста. - Пол относится к тому типу мужчин, которые умирают холостяками.
- Нет, - повторил Пол, - не надо к нам садиться, Франц. Я решил умереть женатым. Очень хочу, чтобы на моей могиле плакала прекрасная женщина. Правда. Не сердитесь, Франц, ладно?
ШТИРЛИЦ - ХIII (октябрь сорок шестого) __________________________________________________________________________
Кемп принял Штирлица ровно в десять, Штирлиц не успел даже побриться, приехал в ИТТ прямо с вокзала; Кемп поинтересовался, как чувствует себя доктор Брунн на новой квартире, заговорщически подмигнул, спросив, не слишком ли бурными были дни отдыха, больно уж явственны синяки под глазами, угостил стаканом холодного оранжада и пригласил подняться в справочно-архивный отдел корпорации.
Там три комнаты соединялись между собою белыми, с серебряными разводами старинными дверями. Кемп кивнул на стол возле окна и сказал:
- Это ваше место.
- Прекрасно, - ответил Штирлиц. - Только я не умею работать на малых пространствах.
- То есть? - не понял Кемп.
Штирлиц подошел ко второму столу, легко подвинул его к своему, организовав некое подобие русской буквы <г>, и, обернувшись к Кемпу, сказал:
- Так можно?
- Вполне.
- Ну и хорошо. Что делать?
- Работать. - Кемп улыбнулся своей обычной, широкой и располагающей, улыбкой. - Показывать класс. Вон там, - он кивнул на дверь, - сидит наш цербер, сеньор Анхел. Пойдемте, я вас познакомлю.
