- Не вижу логики.
- Было бы плохо, имей вы возможность понимать мою логику. Итак, я жду...
Роумэн пожал плечами, закурил и, вздохнув, достал из кармана ручку.
- С вашего позволения, я пофантазирую на бумаге.
- Нет, вслух. Сначала вслух.
- Для записи?
- Да.
Роумэн поднялся, прошелся по холлу, ожидая запрещающего окрика Гаузнера; тот, однако, молчал; остановившись возле радиоприемника, он закурил, задумчиво ткнул пальцем в клавишу, на счастье п о й м а л с я Мадрид. <Пусть моей ф а н т а з и и сопутствует испанская песня, - подумал Роумэн, - недорого стоит такая фантазия...> Тяжело затянувшись, он забросил руки за спину и начал неторопливо диктовать:
- Господин Цимссен, надеясь на вашу доброту, я готов дать чистосердечные показания на тех, к кому я был заброшен Отделом стратегических служб Соединенных Штатов. Хочу сказать, что в случае, если ко мне не прекратят применять допрос с устрашением, я сойду с ума и никакой пользы в будущем не смогу вам оказать. Пол Роумэн.
- То, что надо, - сказал Гаузнер. - В десятку.
Обернувшись к кухне, он спросил:
- Как запись, мальчики?
Один из к в а д р а т н ы х (<Видимо, тот, что заходил сюда, подумал Роумэн, - лица второго я не рассмотрел, он топал за Гаузнером, ни разу не обернувшись, неужели я встречал его где-то?>) ответил:
- Отменно.
- Спасибо. А теперь, Роумэн, выключите, пожалуйста, радио, сядьте на место и повторите ваш текст еще раз - с испанским аккомпанементом это будет слушаться довольно нелепо, хотя голосом вы умеете владеть как хороший актер. И ходить не надо, в тюрьмах нет паркета, там цементные полы, как помните.
Роумэн остановился, словно взнузданный:
- Вы полагали, что я сам не выключу радио?! Вы же просили меня фантазировать! Я фантазировал. Вас устроило? Пишем.
Он выключил приемник, сел на табурет возле бара, снова тяжело затянулся, приготовился говорить, но потом оборвал себя:
- Нет, пожалуй, я все-таки продиктую это, когда моя подруга станет сервировать на кухне ужин.
- Там все слышно, Роумэн. Вы готовы пойти даже на то, чтобы она обо всем узнала?
- Видимо, вы и так ее посвятили во все.
- Ни в коем случае. Вам будет трудно с женщиной, которая видела ваше унижение.
- Хм... Разумно... Отведете ее на балкон... Как вы не верите мне, так и я не верю вам...
Гаузнер вздохнул:
- Ее не приведут сюда, пока я не получу то, что должен получить. Это условие.
- Что ж, уходите, Гаузнер. Но вы не сможете уничтожить запись нашего разговора. Я согласился на все. Я готов на все. Но я ставлю одно непременное условие: Криста должна быть здесь. Мужчина и женщина, безоружные, - против трех вооруженных специалистов. Риска для вас нет никакого. Так что сейчас вы, господин Гаузнер, просто-напросто мстите за унижение, которое испытали давеча в Мюнхене, раскрыв мне все, что могли. Ваше руководство не простит вам потери такого агента, как я. Все. Вон отсюда, Гаузнер, вы мне отвратительны!
- Мальчики, - крикнул на кухню Гаузнер, побледнев еще больше. - Как запись?
- Запись идет нормально.
- Ну и прекрасно. Сотрите пассаж джентльмена, пожалуйста. Он мешает операции.
- Мальчики, - крикнул Роумэн, - как резидент американской разведки в Испании, я не советовал бы вам делать этого. У Гаузнера есть руководитель - он обязан знать все и слышать каждую нашу фразу. Да и потом я не стану работать с Гаузнером в дальнейшем. Он омерзителен мне. Я сам выберу человека, с которым смогу сотрудничать без содрогания, господин Верен'... Да, да, мальчики, я обращаюсь именно к немецкому генералу Верену, имя которого мне открыл Гаузнер... Так что поверьте: вы испортите выигрышную для вас партию... Старый полуимпотент клюнул на вашу наживу: да, я люблю Кристину, да, я готов ради нее на все, но всегда есть предел, который человек - даже предатель - преступить не в силах...
_______________
' <Господин Верен> - один из псевдонимов генерала Гелена.
И в это время в прихожей зазвенел звонок.
Роумэн сорвался с места.
- Сидеть! - тихо сказал Гаузнер. - Сидеть, мистер Роумэн. Сидеть, пока я не позволю вам встать...
Роумэн обмяк в кресле, впервые за всю жизнь ощутив живот, раньше он никогда его не чувствовал - доска какая-то, а сейчас он сделался мягким и по-старчески сдвинулся вниз.
Он услышал мягкие шаги, какой-то тихий вопрос, потом дверь отворилась и воцарилась долгая тишина, только в висках гулко стучало и сердце ухало вверх и вниз, подолгу застревая в горле, а после он услышал голос:
- Пол.
Это был ее голос, усталый, какой-то пустой, очень тихий.
- Крис.
- Это я. Пол.
- Иди сюда.
- Иду.
<Она чуть косолапит, - подумал Роумэн, - это так прекрасно: так ходят маленькие, загребая под себя, когда только учатся держаться на ножках>.
Криста вошла в комнату и остановилась возле косяка. За спиной стоял высокий черноволосый человек, разглядывавший Роумэна со скорбным, нескрываемым интересом; Роумэн видел его только одно мгновение, он сразу погрузился в прекрасные, сухие, тревожные, любящие глаза Кристы. Она сдерживалась, стараясь не разрыдаться, губы ее постоянно двигались, словно она хотела сказать что-то, но не могла, будто лишилась дара речи.
- Иди сюда, человечек, - сказал Роумэн, - иди, маленький...
Криста ткнулась ему лицом в грудь; руки ее как-то медленно, словно ей стоило огромного труда поднять их, скрестились у него на шее; ему показалось, что они вот-вот разожмутся и упадут бессильно.
- Все хорошо, конопушка, - сказал он, - все прекрасно... Тебя никто не обидел?
Она покачала головой; тело ее дрогнуло, но так было одно лишь мгновение; Роумэн почувствовал, как напряглась ее спина. <Сейчас она поднимет голову, - подумал он, - и посмотрит мне в глаза>.
Кристина, однако, головы не подняла, откашлялась и сказала:
- Я... Мы привезли хамона, как ты просил... И две булки... И еще кесо'... Самый сухой, какой ты любишь. И еще я попросила у Наталио десяток яиц, чтобы сделать тебе тартилью.
_______________
' К е с о (исп.) - сыр.
- Иди, приготовь все это, - сказал он. - Я освобожусь минут через двадцать. Даже раньше. И они уйдут.
Криста прижалась к нему еще теснее и покачала головой. По спине ее еще раз пробежала дрожь.
- Ну-ка, выйдите отсюда, Гаузнер, - сказал Роумэн.
- Я погожу отсюда выходить. Мне приятно наблюдать. Вы действительно очень подходите друг другу.
Роумэн почувствовал, как тело женщины стало обмякать. Он прижал ее к себе, шепнув что-то ласковое, несуразное.
- Выйдите, повторяю я, - еще тише сказал Роумэн. - Неужели вы не понимаете, что вдвоем умирать не страшно?
- Страшно, - ответил Гаузнер. - Еще страшнее, чем в одиночку.
- Ну-ка, идите ко мне, Гаузнер, - тихо сказал высокий из коридора. Вы нужны мне здесь.
Тот деревянно поднялся; лицо его враз приняло иное выражение: вместо затаенного ликования на нем теперь была написана сосредоточенная деловитость. Роумэн оглянулся - даже спина Гаузнера сейчас
