- Она отказала им.
- Что они хотели от нее?
- Они пытались высчитать вас - через нее. Она им лгала. Она сказала, что не любит вас, мол, хороший партнер в постели - и все. А они ей сказали, что она врет, потому что у вас не очень хорошо по этой части. И пообещали пристрелить вас, если она будет врать... Ну, обычная работа: вас берут на ней, ее - на вас. Она врала им, мистер Роумэн. Она понимала, что им нельзя говорить про свою любовь: мы ведь умеем считать, у миллионеров воруем только самых любимых детей - за них платят, сколько бы мы ни потребовали...
- У меня нет ста тысяч, Пепе.
- Плохо. Я профессионал, я получил деньги вперед, аванс, двадцать пять процентов, как и полагается. Я обязан вернуть им двадцать пять, а себе получить семьдесят пять, работа есть работа, я отдаю девяносто процентов компаньонам, договор подписан, так что - при всей моей симпатии к женщине - я не хочу подставлять свою голову, у меня тоже семья.
- Хорошо. Я сейчас напишу вам обязательства...
Пепе достал из кармана конверт, протянул листок бумаги - тоненький, в синюю клеточку:
- Здесь должно быть обращение к тюремным властям, датированное семнадцатым ноября сорок третьего... Вот карандаш, тоже немецкий, - он протянул ему зеленый <фабер>, третий номер, очень мягкий. - А второе можете писать на чем хотите.
- Я могу найти вас, если достану сто тысяч?
- Можете. Но ваши бумаги будут у них.
- Вы дадите показания о том, как они были написаны?
- Это нарушение контракта. Я не знаю, во сколько это оценят компаньоны.
- Кто сидит в машине?
- Не знаю.
- Я помогу вам. Кемп?
- Зачем тогда спрашиваете?
- Как я смогу вас найти, Пепе?
- Повторяю, я работаю по договору, мистер Роумэн. Я вас могу найти в любую минуту. Вам меня найти очень трудно. Давайте обговорим дату, я выйду на связь.
- Хорошо. Кто уберет г р у з? - Роумэн посмотрел на быстро желтевшего Гаузнера.
- Люди ждут внизу. Если вы не напишете им обязательства, убирать его придется вам. Если напишете, его не будет здесь через десять минут; вы обождете на балконе, пока мы кончим упаковку, это довольно неприятное зрелище.
- Вы говорите как житель Бруклина.
- Иначе нельзя.
- Значит, вам понравилась моя подруга?
Пепе вздохнул:
- Знаете - очень. Такая девушка выпадает раз в жизни, по сумасшедшей лотерее. Она очень вас любит. Перед тем, как покинуть вас, я загляну к ней на балкон, минутный разговор с глазу на глаз, ладно? Кстати, у вас нет молока? Меня с утра мучает жажда. Можно я погляжу в холодильнике?
И, не дожидаясь ответа, он повернулся к Роумэну спиной, открыв дверцу холодильника.
То, что он повернулся к Роумэну спиной, означало высшую степень доверия к хозяину квартиры.
РИКТЕР, КАВИОЛА (Аргентина, сорок шестой) __________________________________________________________________________
Одним из переломных дней в жизни группенфюрера Мюллера после майской трагедии оказался тот, когда на виллу <Хенераль Бельграно> доставили американские газеты и журналы с подробным описанием взрыва атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки.
Он сразу же вспомнил отчеты, которые проходили через его подразделение, о соблюдении мер секретности, сообщения агентуры о настроениях в берлинском центре урановых исследований профессора Гейзенберга, который базировался в институте физики, и во франкфуртском, который возглавлял профессор Дибнер. Поскольку люди в этих центрах постоянно писали друг на друга - какие-то пауки в банке, - было принято решение создать единое управление ядерных исследований во главе с профессором Герлахом - посредственным ученым, но крепким организатором. Он начал править довольно круто, подчиняясь профессору Озенбергу, возглавлявшему отдел планирования имперского совета по научным исследованиям; тот, в свою очередь, находился в ведении министерства образования; лишь министр имел право непосредственного выхода на Геринга, который курировал в рейхе вопросы науки.
В свое время Мюллер доложил Гиммлеру (дождавшись, когда Кальтенбруннер уехал на отдых в Линц; <ах, Мюллер, мало ли что пишут друг на друга безумные физики! Неужели у вас нет дел поважнее, чем эти сплетни! Порох изобретен китайцами, пусть наши гении усовершенствуют его, этого достаточно, поверьте! >), что данные прослушивания разговоров ученых явно свидетельствуют: мир стоит на грани создания качественно нового оружия, которое в тысячи раз превосходит по своей мощи все известные ранее взрывчатые вещества.
Гиммлер отнесся к сообщению Мюллера достаточно серьезно, не менее часа изучал данные прослушивания, поинтересовался, отчего профессор Гейзенберг позволяет столь резкие выпады против режима, выслушал ответ группенфюрера, что <на месте этого достойнейшего немца я бы выражался еще более круто, повязан по рукам и ногам бюрократами из десяти ведомств, которые стоят над ним, дают указания, требуют отчетов, предписывают делать то и не делать этого, путаются под ногами, мешают>.
- С какого года Гейзенберг состоит в НСДАП? - спросил Гиммлер.
- Он, как и Отто Ган, не вступил в партию.
- Почему?
- Ган совершенно малохольный, а Гейзенбергу в этом нет нужды - он предан идее великой Германии не меньше, чем мы, и это ему здорово мешало во времена Веймара: его называли <расистом, фанатиком национальной идеи>...
- Тем более, - Гиммлер пожал плечами. - Если он идейно с нами, отчего бы не вступить в НСДАП?
Мюллер усмехнулся:
- Потому что он и нас обвиняет в недостаточно твердой великогерманской линии.
Гиммлер несколько удивленно покачал головой и вновь вернулся к расшифрованным записям бесед физиков, делая быстрые пометки на полях разноцветными карандашами. Глядя на его аккуратную прическу, на скошенный, безвольный подбородок, на маленькое учительское пенсне, Мюллер с тоской думал - в который раз уже! - о том, кто руководит рейхом. Если бы рядом с фюрером по-прежнему были Рэм и Штрассер, закаленные годами борьбы за национальную идею, не боявшиеся крутых поворотов и неожиданных коалиций, все могло бы идти по-другому: не было бы ни Сталинграда, ни сокрушительного разгрома под Минском, ни американского продвижения на север Италии, ни безжалостных бомбардировок Германии, которые превратили большую часть городов в руины...
Докладывая рейсхфюреру о возможности создания нового оружия, он не очень-то верил в успех начинания с <уранщиками>, но, к его вящему удивлению, Гиммлер, оторвавшись от бумаг, решительно заметил:
- Это интересно, Мюллер, в высшей мере интересно. Конечно, с Рунге надо разобраться, это безобразие, если в урановое предприятие проник еврей, займитесь этим, но в принципе то, что они могут нам дать, впечатляет, я расскажу фюреру...
Однако фюреру об этом Гиммлер рассказывать не стал, потому что в тот день, когда он прилетел в ставку для очередного доклада, Гитлер за обедом, во время <тишгешпрехе>, заметил:
- Главная ошибка германского командования во время прошлой войны заключалась в том, что генеральный штаб не уделял должного внимания вооружениям, росту производства техники; и в этой войне победит тот, кто будет иметь больше самолетов и танков, это азбука военной доктрины. Не урановые утопии, не болтовня по поводу новых видов оружия, а наращивание темпов выпуска того, что мы имеем, а мы имеем прекрасные <мессершмитты> и могучие <тигры>.
Гиммлер понял, что его предложение о помощи <уранщикам> Гейзенберга не получит поддержки у
