собственно, и все. У вас одиннадцать минут на то, чтобы принять решение... И давайте я глотну из вашей чашки и из рюмки - вы удостоверитесь, что вас не намерены травить... В самом деле, - отхлебнув, сказал Кирзнер, - Пепе не страшно увольнение, он вполне обеспечит себя работой в хорошем кафе. Ну, милая флойляйн? Надумали? Или - черт с ним со всем?
Кристина обернулась к Пепе; тот сидел в прежней позе, совершенно недвижимый.
- Хорошо, - сказала она, почувствовав, что слезы вот-вот покатятся по щекам, внезапные, как у ребенка, выпустившего из рук воздушный шарик. Говорите... Я стану вас слушать... Объясняйте, что я должна сделать...
- Видите, как много неприятных минут нам пришлось пережить, милая фройляйн, пока вы не признались в том, что любите мистера Роумэна... Вы его очень любите, не правда ли?
- Я же объяснила вам... Он устраивает меня как партнер... Он очень... добрый...
- Допустим. Значит, если мы попросим вас влюбиться в него без памяти, - это никак вас не будет травмировать?
- Нет.
- Очень хорошо. Просто замечательно, милая фройляйн. Тогда давайте репетировать... Вы готовы?
...Кемп сидел за стеной, в двух метрах от Кристины, он слышал ее голос, несколько усиленный звукозаписью, представлял ее лицо, страдальческое, осунувшееся, а потому еще более прекрасное, и думал, как жесток этот мир, но - в этой своей жестокости - разумен, то есть логичен.
<Сотни тысяч отцов, какое там, - усмехнулся он, - миллионы - пора научиться признавать правду - оказывались исключенными из жизни рейха, но ведь лишь единицы, я имею в виду их дочерей или сыновей, пошли на сотрудничество с нами во имя их спасения. Природа - главный селекционер; упражнения агрономов - детская игра в угадывание, подход к главной теме; в подоплеке прогресса сокрыто именно это таинство цивилизации, всякое приближение к его разгадыванию чревато всеобщим катаклизмом; создатель не позволит людям понять себя, это было бы крушением иллюзий: бог и вождь должны быть тайной за семью печатями, иначе человечество уничтожит само себя...
... А работать Кирзнер не разучился, - подумал Кемп, - я не зря берег его все эти месяцы. Рихард Шульце-Коссенс всегда повторял: 'Этот парень обладает даром артистизма, он не ординарен, его призвание - театр, не надо его ставить на работу с мужчинами, берегите его для женщин, верьте мне, он чувствует их великолепно, а вне и без женщин ни одна долгосрочная комбинация в разведке нереальна - особенно теперь, когда фюрер ушел и нам предстоит поднять нацию из руин. Примат национальной идеи привел нас к краху. Что ж, сделаем выводы. Наша новая ставка будет ставкой на дело, которому мы подчиним дисциплину немецкого духа. Дело - сначала, величие нации - после, как результат новой доктрины. Американцы состоялись именно на этом, и за нами Европа, а это, если подойти к делу по-новому, посильнее, чем Америка. А всю черновую работу сделает 'Шпинне'', мы отладим нашу всемирную паутину, будущее - за будущим'.
_______________
' <Ш п и н н е> (нем. <Паук>) - тайная организация СС, созданная Скорцени в марте 1945 года. О. Скорцени был родственником президента имперского Рейхсбанка Ялмара Шахта, оправданного в Нюрнберге; связи Шахта с американским капиталом начались еще в 1918 году.
Что ж, 'Шпинне' работает славно, - подумал Кемп, продолжая слушать Кирзнера и Кристу, - можно только поражаться, какую силу мы набрали за эти полтора года, если Гаузнер, представитель растоптанных и униженных немцев, смог оказаться здесь, в Мадриде, сразу же после того, как вернулся Роумэн, имеющий все права и привилегии для передвижения по Европе, - еще бы, 'союзник', победитель, хозяин...
Гелен не отправил бы Гаузнера по нашим каналам, он слишком мудр и осторожен, чтобы с в е т и т ь своих людей транспортировкой покойника, а Гаузнер, который сейчас ломает Роумэна, - покойник, ему осталось жить считанные часы, чем скорее он сломит американца, тем быстрее умрет. Вот ужас-то, - подумал Кемп с каким-то затаенно веселым, но при этом горестным недоумением. - Впрочем, - сказал он себе, - все действительное разумно так, кажется, говорил основатель враждебной идеологии? Да, это, конечно, ужасно, да, я, видимо, долго не смогу засыпать без снотворного после того, что должно случиться, но сначала общее дело, а уж потом судьба личности; все то, что не укладывается в эту жестокую, а потому логичную схему, чуждо нам, идет от другой идеи, а ее никогда не примут немцы, их государственно-духовная общность.
...А Пепе хорош, ничего не скажешь... Темная лошадка, а не человек... Что я знаю о нем? Мало. Практически - ничего, потому что я не м я л его, он пришел на связь от генерала; 'профессионал, работает автономно, иностранец, чужд национальной идее, в деле проявляет себя мастерски'. В конечном счете генерал знает, кого привлекать, я не вправе судить его посланцев, если прислал - значит, так надо, все остальное - приладится, главное - незыблемая и убежденная вера в авторитет того, кто стоит над тобой. К вершинам прорываются самые достойные, остальные гибнут внизу при горестной попытке подняться, перескочив ступени. Мир трехслоен: единицы вверху, миллиарды - внизу; но среди миллиардов есть те, которые довольствуются достигнутым, - а их подавляющее большинство, ибо создатель далеко не всех наградил смелостью дерзать, - и меньшинство рвущихся наверх. Это меньшинство претенциозных индивидов так или иначе обречено на уничтожение - балласт, общество не терпит претенциозности>.
<Нет, но каков Кирзнер>, - снова подивился Кемп, прислушиваясь к тому, как к о л л е г а тянул свое:
- Милая фройляйн, если вы настаиваете на том, что в предложенных обстоятельствах самое верное - броситься к любимому, я снова начинаю сомневаться в вашей искренности. Не надо, не сердитесь, я хорошо запомнил, что вы математик по призванию, поэтому я подстроюсь под ваш строй мыслей и докажу вам: либо вы своенравничаете, отказываясь принять мое предложение, либо что-то таите... Ну, давайте анализировать состояние женщины, которую похитили, и во имя ее спасения - вы, понятно, д о г а д ы в а е т е с ь об этом - любимый пошел на что-то такое, что выгодно его врагам, но никак не выгодно ему, ничего не попишешь, во имя любви на заклание отдавали империи, не то что свое <я>. И вы хотите - при мне, Пепе и Гаузнере, который сейчас сидит у Роумэна и позвонит к нам через минуту, от силы две, - броситься на шею любимому? Это плохой театр, милая фройляйн, а я кое-что понимаю в театре, я, изволите ли знать, а к т е р с т в о в а л в молодости. Смысл сцены, если она претендует на то, чтобы остаться в памяти потомков, заключен в контрапунктах, построенных по принципу математики: идти к правде от противного... Вы ни в коем случае не броситесь к Роумэну, а, наоборот, сделаете шаг назад. Вы ни в коем случае не заплачете, а, наоборот, истерически засмеетесь. Лишь тогда он вам поверит, лишь тогда он не заподозрит вас в том, что вы в сговоре с нами и что мы играем одну пьесу. Это слишком прямолинейно: делать шаг к любимому. Это провинциальный театр, милая фройляйн... А в провинциальные театры не ходят...
- Ходят. На бенефис <звезды>.
- Ого! Считаете себя <звездой>?
- Я себя считаю женщиной. Этого достаточно. И я лучше вас знаю, чему он поверит, а чему нет.
- Я был бы рад согласиться с вами, если бы речь шла просто о мужчине, милая фройляйн. Но Роумэн - разведчик. Причем разведчик первоклассный, таких мало в Америке, у них либо костоломы Гувера, либо еврейские слюнтяйчики Донована... Так что давайте уговоримся: после того как вы останетесь одни, ведите себя, как хотите, говорите ему, что угодно, - это за вами... Но встречу с милым будем играть в моей режиссуре...
- Когда мы останемся одни... Если мы останемся одни, - уточнила Криста, - я вам не очень-то верю, мой господин. Я имею право сказать Роумэну про эту нашу репетицию?
- Да. Почему бы нет? Разве можно что-то таить от партнера, который держит вас не умом, а мужскими статями? - Кирзнер усмехнулся, снова посмотрев на часы, и обернулся к Пепе:
- Дружочек, пожалуйста, позвоните к портье мистера Роумэна, там сидит наш приятель, возможно, у американца что-то с телефоном? Пусть проверит, хорошо?
Пепе поднялся, и снова Криста заметила в его глазах что-то особенное, вспыхивающее - тоску или, быть может, страх?
Проводив его спину немигающим взглядом, Кирзнер приблизился к Кристе, поманил ее к себе тонким пальцем и шепнул:
- Вы можете рассказать ему все, кроме того, что вы сейчас сделаете...
- А что я сейчас сделаю? - спросила Криста.
- Вы подпишете обязательство сообщать нам и впредь о каждом шаге мистера Пола Роумэна и
