выполнять те наши просьбы, с которыми мы к вам обратимся как к миссис Роумэн.
Кирзнер достал из кармана три экземпляра идентичного текста и вечное перо.
- Вот, - сказал он. - Это надо сделать сейчас.
- Я это сделаю, когда вернется ваш Пепе и скажет, что с телефоном у мистера Роумэна ничего не случилось и мы можем ехать к нему играть ваш спектакль.
- Такого рода документы, милая фройляйн, подписывают только с глазу на глаз.
- Вы отправите Пепе посмотреть, не прилетел ли на кухню черт. Или генералиссимус Франко. На метле и в красных носках. В это время я подпишу ваш текст. Только перед этим я хочу услышать голос Роумэна и сказать ему, что я к нему еду.
- Хм... Я вынужден согласиться с вашими доводами, - сказал Кирзнер. Хотя мне очень не хотелось бы с вами соглашаться. Вы жесткая женщина, а? и он засмеялся своим колышущимся, добрым смехом.
<Подпишет, - понял Кемп, - с этой все в порядке, сработано накрепко, привязана на всю жизнь; даже если решит признаться ему во всем, он перестанет ей верить; она понимает, что Роумэн не сможет переступить свою память>.
ШТИРЛИЦ (рейс Мадрид - Буэнос-Айрес, ноябрь сорок шестого) __________________________________________________________________________
- Что, в самолете не чисто? - спросил Ригельт. - Отчего вы конспирируете?
- Оттого, что представляю разгромленную армию. А вы живете под своим именем?
- Конечно!
- Вас минула горькая чаша ареста?
- Три месяца я провел вместе со Скорцени... В мае сорок пятого мы никак толком не могли сдаться американцам, те гоняли колонны вермахта по дорогам вокруг Зальцбурга. Ах, как они пили, эти янки! Отвратительно, по-животному, из горлышка своих плоских бутылок, остатки предлагали нашим солдатам и хохотали: <Пейте, парни, сегодня ночью мы все равно всех вас перевешаем!> Наконец, Скорцени, штурмбанфюрер СС Радль и я кое-как уговорили янки взять нас в плен: мне пришлось объяснять, кто такой Скорцени, чтобы они согласились посадить его в джип... Смешно и горько... Когда вы последний раз видели Скорцени, дорогой Штирлиц?
- Браун.
- Вы не прошли проверку?
- Нет.
- Живете нелегально?
- Да.
- Тогда - простите великодушно... Сытый плохо понимает голодного.
- Учили русский?
- Я? Почему? Никогда!
- Это русская пословица: <Сытый голодного не разумеет>.
- Знаете русский?
- Немного... Почему вы спросили, когда я видел Скорцени последний раз?
- Вы бы его не узнали: так он подсох и еще больше вытянулся... Мне пришлось устроить пресс- конференцию, чтобы на него хоть кто-нибудь из американцев обратил внимание... Я сказал им, что мой шеф - человек, который должен был похитить Эйзенхауэра во время Арденнского прорыва... Только тогда они, наконец, доперли, что это Отто освободил Муссолини... Ну, отношение после этого сразу изменилось - взрослые дети, падки на имя и сенсацию, слушали, открыв рты... Потом я подбросил американскому полковнику Шину новую идею: мол, именно Скорцени вывел фюрера из Берлина... Тут они совсем ошалели, допросы за допросами, но уже с соблюдением уважительного политеса. Поняли, наконец, кто перед ними... Переводил, конечно, я, это позволило мне завязать добрые отношения с янки, - мы так уговорились с Отто, не думайте, что это была моя инициатива, вот они меня и освободили...
- Когда?
- Да летом же сорок пятого!
- А Скорцени?
- В главном - избежать самосуда или выдачи макаронникам - мы выиграли, он стал п е р с о н о й, со всеми вытекающими отсюда последствиями... А потом его отправили в Висбаден, на улицу Бодельшвинг, там разместился штаб янки... Прискакали британцы, ревнивые, как черти... Загоняли в угол вопросами по поводу калийных шахт с культурными сокровищами в Линце, которые мы должны были взорвать, когда этого не сделал Кальтенбруннер, чтобы не отдать янки Рафаэля и Рубенса. Отто прекрасно им ответил: <Да, действительно, мы должны были взорвать входы в шахту специальными фугасами, на которых стояло клеймо 'мэйд ин Ингланд'. Вы взрывали точно такие штуки в Голландии, Бельгии и Франции и не считали это 'военными преступлениями'. Победителям все можно, так?> Ну, а потом нас рассадили, потому что Отто поместили в одну камеру с доктором Эрнстом Кальтенбруннером, они жили вместе пять дней, с глазу на глаз; всех нас турнули - янки соблюдают табель о рангах...
Ригельт не знал и не мог знать, что накануне того дня, когда Скорцени перевели в помещение, где содержался начальник имперского управления безопасности Эрнст Кальтенбруннер, <любимца фюрера> вызвал не капитан Бовиаш, обычно допрашивавший его, а незнакомый штандартенфюреру полковник с седым бобриком и почти таким же, как у Отто, шрамом на лице.
- Я ваш коллега, Скорцени, потому разговор у нас будет совершенно открытым, следовательно, кратким. О кэй?
Говорил он по-немецки почти без акцента, на очень хорошем берлинском, видимо, работал в посольстве, слишком отточен язык, несколько отдает мертвечиной: Скорцени, как и Кальтенбруннер, любил австрийский диалект, сочный, красочный, но при этом резкий, как выпад шпаги.
- О кэй, - ответил Скорцени. - Это по-солдатски.
- По-солдатски? - задумчиво переспросил полковник. - Нет, само понятие <по-солдатски> неприложимо к людям, носившим черную форму. И давайте не будем дискутировать на эту тему: вашу позицию по поводу <неукоснительного выполнения присяги> и <повиновения приказу начальника> оставьте для мемуаров. Вы отдаете себе отчет в том, что подлежите суду как ближайший пособник главных нацистских военных преступников?
- Я могу ответить только абзацем из будущих мемуаров, - усмехнулся Скорцени. - Я выполнял свой долг и подчинялся не преступникам, а людям, с которыми Соединенные Штаты до декабря сорок первого поддерживали вполне нормальные дипломатические отношения.
- Верно, - поморщился полковник, - все верно, но это для суда. А я не посещаю судебные заседания, я передаю судьям человека, признавшегося в совершенных преступлениях или же изобличенного в них. И - умываю руки. У меня не вызывает содрогания образ Понтия Пилата, он не был злодеем, судил по совести, никто не вправе вменить в вину ошибку, - с кем не случается. Не ошибись он, кстати, не было бы в мире Христа; люди чтут мучеников, особенно безвинных. Вопрос в другом: вашей выдачи требуют не только итальянцы, но и чехи, поляки, венгры и русские. Каждый из них вздернет вас, вы отдаете себе в этом отчет?
- Вполне.
- Наконец-то я получил ответ, который меня вполне устроил. Боитесь смерти?
- Нет.
- Правда? Тогда идите в камеру и собирайте пожитки. Меня не интересуют психи. Люди, лишенные естественного страха смерти, - психи. Разведке от них нет пользы.
- Хотите что-то предложить мне?
- Я предлагаю здоровым людям, Скорцени. Итак, еще раз: вы боитесь смерти? Я имею в виду повешение в маленькой камере, без свидетелей, один на один с палачом?
- Боюсь. Вы правы. Боюсь.
- Ну и прекрасно. Вопрос не для протокола: Гиммлер вам поручил создание тайной сети <Шпинне>, которой вменялось в обязанность восстанавливать третий рейх после его крушения?
- Рейхсфюрер мог отдать такого рода приказ только двадцать седьмого апреля, после того как он предал Гитлера, решив вступить с вами в прямые переговоры. Я в это время был в Зальцбурге, а он на севере.
- Вы настаиваете на этом своем показании?
