— Вот. Порядок…
— Садись, — Марина ловко переложила глазунью на тарелку.
— Отлично! — улыбнулся он, чмокнул ее в висок и сел, — А быстро ты готовишь…
— Сейчас чай заварю, — проговорила Марина, вытряхивая в ведро окурки из пепельницы.
Отломив хлеба, он придвинул к себе дымящуюся тарелку, вопросительно поднял глаза:
— А ты?
— Да я потом, — отмахнулась Марина, заваривая ему чай в большой кружке.
— Нет, так не пойдет. Садись. Это из трех яиц?
— Из четырех.
— Вот и как раз на двоих.
— Я не хочу, Сереж…
— Садись, без разговоров. У меня времени нет лясы-балясы точить.
Марина села рядом.
Они стали молча есть из тарелки. Сергей Николаич хватко держал вилку своими крепкими пальцами, согнув мизинец колечком; челюсти его быстро двигались, под смуглой кожей скул мелькали упругие бугорки мышц.
Марина осторожно ковыряла вилкой горячую яичницу, глядя как грубо и решительно кромсает его вилка бело-желтую массу.
— Сережа, а у тебя братья или сестры есть? — спросила она.
Не отрывая сосредоточенного взгляда от тарелки, он упрямо качнул головой:
— Когда я ем-я глух и нем… Марин Иванна… ешь, а то не поспеем…
Марина послушно принялась за еду. Доели молча.
Отломив кусок хлеба, Сергей Николаич насадил его на вилку, вытер тарелку и, запихнув в рот, щелкнул пальцами:
— А теперь чайковского!
Марина разлила заварку, добавила кипятку.
— Был братишка, — проговорил он, громко и быстро размешивая сахар, — На три года моложе меня. В пятьдесят втором от склероза легких умер.
— Как так?
— Да вот так. Было воспаление. А фельдшер районный пеницилин пожалел. Выходили кое-как, а после осложнения, да осложнения… Ему шестнадцать только тогда исполнилось…
— А вы где жили?
— Под Архангельском.
— В деревне?
— Да…
Он соорудил себе увесистый бутерброд, решительно откусил и, быстро жуя, тут же прихлебнул чай:
— Я вообще-то… ммм..; по утрам очень… суп уважаю… знаешь, как щами или борщом со свининкой заправишься… день можно на всю катушку пахать… в супе только и сила… а бутербродики, да кофейки… это не по-рабочему…
— Кофе не любишь?
— Ненавижу. Горечь одна, а сытости никакой. Лучше молочка с мякишем… ммм… кружечку засадишь — и порядок… знаешь, навитаминишься как…
Марина не торопясь пила чай, наблюдая как неимоверно быстро расправлялся Сергей Николаич с бутербродом.
— Ммм… или еще сардельку утром… нормально так… ммм… питательно… а чего ты без хлеба ешь?
— Я не хочу…
— Хлеб надо есть! От него вся сила, — дожевывая, он сжал кулак, — Он
— всему голова. Крепость дает, основу…
Покачав чашкой и выплеснув остатки в рот, он встал, хлопнул в ладоши, потер:
— Нормально. Спасибо, Марин…
Марина встала с чашкой в руке:
— Может еще чего-нибудь?
— Нет, спасибо.
Он прошел в коридор и стал одеваться, что-то напевая.
Поставив недопитую чашку, Марина вышла следом и стала, прислонившись к косяку.
Сергей Николаич обмотал шарф вокруг шеи, придерживая его подбородком, снял с вешалки пальто, стремительно и шумно ворвался руками в просторные .рукава, так что мелочь громко звякнула в больших накладных карманах:
— Оп-ля…
Улыбаясь, Марина смотрела на него:
— Ты знаешь… я тебе так завидую…
— Почему? — быстро спросил он, застегиваясь.
Марина пожала плечами и вздохнула.
Достав из кармана перчатки, он снял с полки шапку:
— Так почему завидуешь?
Марина молча смотрела на этого человека, не подозревавшего, ЧТО он открыл ей в прошедшую ночь.
Она вздохнула и опустила голову.
Сергей Николаич внимательно посмотрел на нее, потом на часы и вдруг по-чапаевски разрубил ладонью сумрачный воздух коридора:
—А ну— одевайся! Вместе поедем!
Марина вздрогнула, мурашки пробежали по ее спине:
— Как…
— Вот так! Хватит прозябать, Марина Ивановна. Жить надо, а не прозябать! Жить! Нахлобучив шапку, он взялся за замок:
— Пять минут на сборы даю! Паспорт возьми с собой. И оденься нормально, без щегольства. На завод поедем…
Он открыл дверь и вышел.
Марина метнулась в комнату, распахнула платяной шкаф.
Кожаная рокерская куртка, вельветовый комбинезон, яркий свитер… не то, не то…
Она выхватила из этой груды простые, давно уже неношенные брюки, серую водолазку, белый лифчик и шерстяные трусики.
— Сейчас, Сереж, сейчас…
Лифчик непривычно стянул грудь, трусики полезли вверх по ногам:
— Сейчас, сейчас…
Быстро одевшись, она подбежала к столу:
— Так… паспорт…
Паспорт лежал в тумбе, в верхнем ящике.
Диплом… бабушкины облигации… письма, письма, письма… паспорт.
Быстро вытащила его из-под груды писем, улыбнулась, пряча в карман, и только сейчас почувствовала, что кто-то мешает ее радости.
Марина подняла глаза и столкнулась с колючим недобрым взглядом.
Выражение треугольного лица на фотографии так поразило ее, что она оцепенела.
За ночь лицо приобрело черты злобы, недовольства и мстительности. Угрюмые глазки сверлили ее. Упавшие на лоб пряди злобно тряслись.
— Сссука… — шипели тонкие губы.
Розоватые блики играли на фотографии.
Марина выглянула в окно.
Там внизу, в рассветном бледном воздухе прямо напротив черного входа в магазин пылал костер из
