гнилых ящиков.
Внезапное решение поразило ее своей простотой. Она улыбнулась, а ОН, словно поняв, зашипел, затрясся сильнее:
— Сссука… сссука…
Протянув руку, она сорвала его со стены — только булавки посыпались на стол.
Торчащий в большом ящике ключ напомнил о содержимом.
Марина побежала на кухню, сняла с гвоздя большой целлофановый пакет, вернулась и, чувствуя пьянящую, нарастающую с каждым движением свободу, вытянула ящик из пазов. Тяжелый и громоздкий он сразу потянул руки вниз, но там ждал мутный исцарапанный целлофан: Библия, Чуковская, ГУЛАГ, — все закувыркалось, распахиваясь, мелькая фотографиями и строчками.
Вытряхнув ящик, сунула в пакет фотографию, выбегая, оглянулась.
Со стены никто больше не смотрел.
Только проступал бледный, еле заметный квадрат.
Сергей Николаич нервно курил у подъезда, когда она выбежала, обняв угловатый пакет.
— Это что еще? — нахмурился он.
Марина улыбнулась:
— Это так… надо сжечь… ненужное прошлое…
— Аааа… — равнодушно протянул он и кивнул, — Ну, пошли быстрей.
Костер был по пути. Он пылал ярко и громко.
Два заспанных грузчика в рваных ватниках обрушили на него новые ящики и скрылись в черном дверном проеме.
Запыхавшаяся Марина подошла к костру, заметив как сильно растопил он подмерзший ледок, размахнулась и бросила набитый книгами пакет.
Пролетев сквозь порывистые желтые языки, он с хрустом провалился в рассыпчатый янтарный жар, и тут же целлофан пронзительно затрещал, свертываясь. Книги рассыпались, пламя охватило их.
Фотография скорчилась, треугольное лицо сверкнуло омерзительной гримасой и пропало навсегда. Тетрадь зашевелилась, горящие страницы скручивались черными рассыпающимися трубочками, замелькали фотографии.
Вика… Наташка… Нина…
Два грязных поломанных ящика с треском рухнули в .костер, накрыв горящие книги.
— Вот и все… — прошептала Марина, чувствуя на лице теплоту пламени.
Она устало улыбнулась.
— А Стендаля-то зачем? — усмехнулся Сергей Николаич, бросая в костер окурок.
— Надо, — тряхнула головой она и облегченно вздохнула, — Ну, пошли теперь…
На автобусной остановке толпился народ.
Рассвет набирал силу: грязный осевший снег побледнел, мутно-синие облака на востоке порозовели.
Отодвинув рукав, Сергей Николаич посмотрел на часы:
— Припаздываем. Плохи дела.
— Может такси возьмем? — спросила зябко Марина.
— Ишь ты, таксошная какая! — усмехнулся он, — Привыкла деньгу проматывать! Нет, Марина. Такси — это баловство. Пролетариату общественный транспорт дан для передвижения. Так что, давай как все.
Подошел автобус.
Он был основательно переполнен и слегка осел на правый бок.
Его быстро обступили.
Разошлись двери, но никто не вылез, наоборот, — тесно стоящие пассажиры подались глубже.
— Вперед! — бодро взял Маринину руку Румянцев и, проталкиваясь, полез в автобус.
С трудом они втиснулись, поднялись по ступенькам, раздвигая и тесня стоящих.
— Чего толкаешься… — сонно повернулся к ним какой-то парень в синей нейлоновой куртке.
Ничего не ответив, Сергей Николаич обратился к Марине:
— У тебя проездной?
— Нет. Вот пятачок.
— Давай.
Его пальцы взяли пятак, рука потянулась над чужими плечами:
— Опустите пожалста…
Автобус резко качнуло, сзади навалились, Марина вцепилась в вертикальный поручень, облепленный многими руками.
Ей давно уже не приходилось ездить так рано — за мутными стеклами автобуса еще светились фонари и окна; то и дело вспыхивающий розовым восток мелькал за сероватыми коробками домов.
— Ну как, жива? — дохнул ей в затылок Сергей Николаич.
С трудом поворачиваясь к нему, она кивнула:
— Народу сколько…
— Ну и хорошо, — рассмеялся он, — В тесноте, да не в обиде.
Автобус стал поворачивать, их прижало к окну.
Сергей Николаич поднял руку и украдкой погладил Марину по щеке:
— Выспалась?
— Выспалась… — улыбнулась она.
— А я вот так каждый день. Хоть мне и к девяти положено.
— Почему?
— Да не могу и все тут. Как привык, так и встаю в шесть. По будильнику. Не могу валяться, когда другие работают.
— А машины персональной нет у тебя?
— Отказался. У нас заводик небольшой. Всего-то три волги прикрепили. Директору, главному механику, ну и мне полагалась. Только я нашему главному инженеру уступил. Он в Красногорске живет. Человек пожилой. А ему-то к семи обязательно нужно, как штык. Вот я и уступил…
— Но тебе от нового дома совсем близко…
— Да. Близко. Зато в райком несподручно. На двух автобусах…
Автобус остановился, медленно расползлись половинки дверей, пассажиры стали выходить.
— А у тебя метро-то совсем рядом, — пробормотал Сергей Николаич, помогая ей сойти.
— Да. Десять минут езды.
— Счастливая, — засмеялся он, заправляя выбившийся во время автобусной давки шарф.
В метро было так же тесно, как и в автобусе. Полусонные люди стояли в поезде близко друг к другу.
Марина с интересом разглядывала их и улыбалась самой себе.
Раньше она косилась на них с презрением, старалась ездить на такси, чтобы не видеть близко эти заспанные лица.
А теперь… Это было так ново, что улыбка недоумения все сильнее растягивала ее губы.
— Ты что смеешься? — наклонился к ней Сергей Николаич.
— Да так… ничего… — облегченно вздохнула она.
Неожиданно поезд остановился между двумя станциями.
В окнах застыли какие-то сумрачные трубы и кабели, тишина повисла в вагоне, только шуршала одежда переминающихся людей.
Марина продолжала рассматривать их неподвижные фигуры.
Они были близки ей, как никогда, но их молчание становилось гнетущим.
Марина повернулась к Сергею Николаичу, чтобы не нарушить тишины, еле слышно спросила:
— Разве нечего сказать?
Он вздохнул, лицо стало серьезным:
— Время еще не пришло. А сказать есть что. Поезд дернулся, пополз и стал набирать скорость:
— А что мешает? — спросила Марина.
