– Скоро пять. Ночи какие-то короткие стали. А вроде осень…
– Мне вообще-то тоже многое тебе рассказать надо, – неуверенно пробормотала Катя. – У нас тоже такие дела – убийства серийные.
– Да хрен с ними – они у вас каждый день, – Кравченко легкомысленно отмахнулся. – Ты лучше спроси – с кем моя путь-дорожка снова пересеклась.
– С кем?
Кравченко усмехнулся, потом наклонился, поднял Катю с кресла и понес на диван. Он был в сильнейшем подпитии, а потому на редкость словоохотлив. Он рассказал Кате все – про звонок Долгушина, про его предложение, про поездку к нулевому причалу, про «Крейсер Белугин» и его сборный экипаж. Рассказал и про то, что задержало его до глубокой ночи.
Помимо всего прочего, Катя узнала о том, что обед на «Крейсере Белугине» затянулся. Обедали в небольшой каюте, рядом с рубкой, где все пространство занимал здоровенный овальный стол. Узнала она и о том, что пили за обедом не только обещанное хорошее французское вино, но и коньяк, и водку.
– Вообще-то выпить эти ребята там не дураки. – повествовал Кравченко, – Ну посидели душевно. Эх, ты бы видела Серегу… Он с Долгушина прямо глаз не сводил, каждое его слово ловил на лету. Ну, вроде и прощаться пора пришла. Но не вышло. Алексей Макарыч собственной персоной на борт пожаловал.
– Какой Алексей Макарович? – не поняла сонная Катя.
– Как какой? К кому меня Долгушин личником-то нанял? К Ждановичу – ты слушаешь или спишь? Ну, вот Жданович и прикандехал. Они и не ждали его, он вроде у друзей своих каких-то после встречи с сыном хотел заночевать. А он взял и приехал вот под такими шарами, – Кравченко показал наглядно. – Ну, и пришлось мне с ним знакомиться по новой – экспромтом.
– Он хороший? – в полудреме спросила Катя.
– Он? – Кравченко ткнул кулаком диванную подушку. – С приветом он большим товарищ. Неужели все поэты такие?
Об одном лишь умолчал Кравченко, рассказывая о том, какой странный дискомфорт испытал он там, на теплоходе, когда на этот теплоход прибыл Алексей Макарович Жданович.
На «Крейсере» его действительно в этот вечер не ждали. Хотя был ему «Крейсер», как понял Кравченко, все последние месяцы – родным домом.
Склянки пробили десять. Пора было сходить на берег. А тут вдруг на нулевом причале остановилась машина – белая «Тойота», с разрисованными боками. Рисунок изображал пламя – в свете фонарей, горевших на причале, красная краска казалась черной.
– Алексей Макарович, вы!
Кравченко услышал через открытое окно каюты радостный женский голос. Ждановича, поднимавшегося по трапу, первой встретила Лиля. До этого она, уложив маленькую дочку Долгушина спать, вместе со всеми была в каюте, сидела за столом. Но, как заметил наблюдательный Кравченко, почти ничего не ела, не пила вина – только минеральную воду. И часто выходила на палубу – то ли курить, то ли ждать кого-то.
– Тачку, наверное, у Гриши одолжил, а может, у Муромца, – предположила сидевшая напротив Кравченко девушка по имени Варвара.
В ней Кравченко тоже сразу узнал вторую незнакомку, которую видел у «Астории». И сейчас, когда она не куталась в шубку, можно было убедиться, как она дьявольски хороша – гибкая, зеленоглазая, волосы великолепные. Она была старше Лили. Зеленые глаза ее чуть косили. Но это совсем ее не портило. Она тоже ела мало, явно заботясь о фигуре. Зато пила коньяк наравне с Аристархом, Кравченко и Долгушиным. Почти не пьянела с виду. Только курила как паровоз. И все тормошил сидевшего рядом с ней скромного с виду паренька с мелированными волосами, которого все за столом называли Санычем. Этого Саныча Кравченко тоже вспомнил – и он был тогда зимой у «Астории».
Дверь каюты открылась, и на пороге появились Лиля и Жданович. Бледное личико Лили сияло. Кравченко вспомнил, что всего несколько часов назад считал, что эта девчушка – любовница Долгушина. Нет, первое впечатление – не всегда верно. Заметил он также и взгляд, который бросил на Лилю капитан Аристарх. Бросил, отвернулся и тут же подлил себе и сидевшему рядом Мещерскому водки.
– Нет, я пас, – взмолился Мещерский.
– Язвенник, что ли? – спросил капитан Аристарх.
– Нет.
– Жена заругает?
– Я не женат пока, – ответил Мещерский.
– Я тоже свободен, – сказал капитан Аристарх. И снова взглянул на Лилю – на ее плечо тяжело опирался нетвердо стоявший на ногах Жданович.
– Здорово, Леша, – сказал Долгушин. – Как съездил? Как у Лехи-маленького дела?
Жданович отлепился от Лили, качнулся к стулу. Был он в джинсовой потертой куртке, пахнущей бензином. Не слишком-то гладко выбрит. Круглые очки придавали ему сходство с Джоном Ленноном. «А ты и косишь под него, – подумал Кравченко, – как пить дать».
Позже он высказал эту мысль Мещерскому. А тот возразил, что косят друг под друга одни лишь посредственности. А поэты в этом не нуждаются – они слишком поглощены тем, что у них внутри. Мещерский всегда, на взгляд Кравченко, загибал какие-то заумные салазки, когда его спрашивали о самых простых вещах. То, что он упорно называл рокера Ждановича – поэтом, одновременно забавляло и раздражало Кравченко. Ну, скажите, какие к черту у нас сейчас поэты? Где? Вон Пушкин был, Блок, Есенин, Высоцкий. Это понятно. Но этот охрипший очкарик, так здорово, так смело, так прикольно некогда игравший рок-н-ролл…
Жданович оглядел разоренное пиршество и остановил свой взгляд на них с Мещерским. И вот тогда-то Кравченко и ощутил себя не в своей тарелке. Это было очень необычное чувство. У Кравченко от волнения аж вспотели ладони.
