Мы там оказались, Крикунцова туда забрела, остальные. Ну а если бы всего этого не случилось? Что бы тогда было? Тогда картина оставалась бы прежней – три фактически серийных убийства девушек на сексуальной почве и совершенно непохожее на них убийство Преториус. И мы бы искали разгадку, располагая лишь уже известными фактами.
– Мы бы вновь и вновь пытались установить, связаны ли эти смерти, – сказала Катя.
– Да, точно. Но теперь у нас еще одно убийство. И тоже непохожее на прежние. Дает ли нам смерть Крикунцовой окончательный ответ о существовании этой связи?
– Я думаю, да.
– Из чего же ты исходишь, решая, что все эти преступления как-то связаны?
– Я чувствую. Сереженька, иначе просто быть не может. Но связь эта лично для меня видится пока только вот в чем: если Крикунцову могли убрать только за то, что она, ненормальная, могла что-то видеть, то и Преториус могли убить по той же самой причине. Но вся загвоздка в том, что Преториус как раз быть свидетелем-то и не могла, потому что…
– Подожди, не спеши. Давай поразмышляем отвлеченно. Я тебя понял: по-твоему, Преториус не могла что-то видеть или знать по трем убийствам девушек, потому что она только что приехала в Морское, никого здесь, кроме Марты, не знала и вообще о происходящем понятия не имела. В том числе и о Водяном. Она просто не успела ничего узнать, так? Но все это мы пока, Катюша, забудем. Если честно, то, по-моему, это вообще не играет никакой роли.
– Как это? Куда-то ты заплыл, Серега, друг. Покороче и пояснее, пожалуйста, – сказал Кравченко.
– Я поясню: чтобы стать свидетелем чего-либо, человеку нужны только глаза и уши. Даже ясный ум для этого не нужен, как мы видим на примере Крикунцовой. Тем более лишними оказываются такие частности, как знание местности или людей, в ней проживающих. Человек может впервые приехать в незнакомый город, проходить по улице и стать свидетелем ограбления банка, запомнив бандитов в лицо.
– Или, как мы, стать свидетелем прыжка с колокольни, – хмыкнул Кравченко. – И все же, Серега, это просто схема.
– А мы и строим схему. Разве нет? Нам важно установить связь в цепи всех этих смертей. И по возможности – логическим путем, а не с помощью Катиной обманчивой интуиции. Где-то в нагромождении уже известных нам фактов, домыслов, сплетен, улик должно скрываться рациональное зерно. Главное – зерно. Сейчас все внимание вроде бы концентрируется на смерти Крикунцовой, но…
– Что? – спросила Катя. Плутания Мещерского начали ее утомлять.
– То, что она умерла, – это ведь тоже случайность. Ведь она не была избрана, намечена убийцей в качестве очередной жертвы, нет. Она прежде вообще не представляла для него никакого интереса. Она поплатилась жизнью за то, что случайно привлекла к себе его внимание одной своей абсурдной фразой, что «и ее кто-то там зарежет, как и ту, другую». Если она даже что-то и видела там, на пляже, она даже не сумела в силу своей болезни рассказать об этом.
– Но она пыталась, разве нет? – спросила Катя. – Как и Преториус, она пыталась что-то сказать.
– Предсмертные слова Преториус на первый взгляд не менее странны и абсурдны, – сказал Мещерский. – Но я отчего-то постоянно о них думаю, Катя. Вот ты говоришь, что и Баркасов уверен, что это не было бредом. Но тогда почему она так странно говорила? Она ведь не Маша Крикунцова. С мозгами у нее все было в порядке.
– Ну знаешь, когда косая в глаза глянет, тут уж не до слов будет! Она ж умирала! – возразил Кравченко.
– Но в такие моменты люди из последних сил стараются сказать самое главное, как мне кажется, самое существенное. Или выразить то, что их сильней всего поразило, испугало. Помните, как в «Пестрой ленте» Конан Дойла? Умирающая девушка пыталась передать свое последнее впечатление, свою последнюю ассоциацию, так ее ужаснувшую, – «пестрая лента – змея». Она пыталась обратить внимание сестры на самую важную деталь, пыталась предостеречь ее. А ведь сначала и ее предсмертные слова была восприняты как бред и абсурд.
– Серега, это все беллетристика, вымысел девятнадцатого века, – сказал Кравченко. – В книжках много чего пишут. Ты давай своим любимым Дойлом не прикрывайся. Мы тебя ведь спрашиваем. Когда своих мыслей нет, легче всего классиков цитировать…
– Я думаю, ребята, надо выяснить, что главное, основное в этом деле, а что второстепенное. Что здесь причина и что следствие, – ответил Мещерский. – Классики в этом порой помогают. Они, Вадя, были не дураки. Но пока еще я ни к какому выводу не пришел. Ну что, Катюша, разочаровал я тебя?
– Нет, почему, я тебя внимательно выслушала. Главное и второстепенное… Самое существенное люди хотят высказать перед смертью… А вот тогда, на колокольне… Дергачев, он ведь тоже фактически на пороге смерти был, если, конечно, не придуривался. Он, если он был действительно на грани… Ведь он там тоже что-то кричал, когда вы его вниз стаскивали?
– На грани он нас так с Серегой матом крыл, у меня аж перепонки лопались, – сказал Кравченко и добавил: – И все же, Катька, я порой диву даюсь зигзагам этого твоего, – он излюбленным жестом Катюшина постучал себя по лбу, – серого вещества.
– Женский ум, что поделаешь, – задумчиво ответила Катя. – Вне логики и здравого смысла.
Глава 27
ИВАН ДА МАРТА
Неожиданно к полудню туман испарился. Не разошелся, не рассеялся, а просто исчез, словно его сдунули, как пушистый венчик созревшего одуванчика. Кравченко еще до обеда лег спать. Мещерский играл в холле гостиницы с Ильей в шахматы. Тому, видно, надо было успокоить расходившиеся нервы.
Катя приняла горячий душ, спустилась в кафе, где в полном одиночестве выпила чашку крепкого кофе. У нее созрел некий план, и она прикидывала, как бы воплотить его в реальность. Гостиницу она покинула тихо, через дверь кухни. Специально, чтобы не попасться на глаза Мещерскому. Он увязался бы за ней, потому что принципиально никуда не желал отпускать ее одну. Но его компания сейчас в планы Кати не входила. Серега, несмотря на его рыцарские порывы защитить и помочь, мог только испортить все дело.
