ноте, словно по книге читала. Кравченко и Мещерский осторожно присели на диван. – Пласидо очень страстный человек, – продолжала Зверева. – Он великий артист, игра у него в крови. Когда в Сан-Франциско мы пели с ним «Самсона и Далилу», он так входил в образ, что мне становилось тревожно. Майя говорила: «У вас все так реально, так серьезно, словно вы и вправду любовники…» – Голос Зверевой пресекся. – ОНА всегда садилась на пятый ряд, не в ложу, а в партер. Сбоку у прохода. И я знала: она там – хотя и в зал не смотрела. Я вообще не смотрю в зал – голова кружится…
– Ребят, выпить хотите? – хриплый голос из глубины комнаты. В кресле в углу – Зверев. На полу рядом с ним бутылка. – Налить?
– Спасибо, нет, – отказался Кравченко, – Марина Ивановна, можно с вами поговорить? Прямо сейчас?
– Отчего же? Можно, говорите, – за сестру ответил Зверев, причем в голосе его слышались женские интонации: дубляжник словно бы передразнивал сестру, но так осторожно, что это было едва заметно. – Мы, наверное, как всегда, лишние? Ну, уже уходим, не волнуйтесь. Лисенок, айда.
Зверева отпустила падчерицу.
– Пойдемте. – Она с усилием встала сама и медленно направилась к двери.
– Ты куда? – еле слышно спросила Алиса. – На улице сыро, ты не должна…
Зверева наклонилась и взяла с дивана длинный шерстяной жакет.
Приятели следовали за ней молча. Спустились вниз, миновали темный сад. Зверева сама открыла калитку – та скрипнула в тишине. Они шли по бетонке к озеру.
– Марина Ивановна, в вашем доме – УБИЙЦА. – Кравченко объявил это так, словно это была бог весть какая тайна.
– Да, – она даже не оглянулась.
– Человек, убивший вашего мужа и вашу подругу, – кто-то из ваших самых близких.
– Да, – слово упало в траву, как клок ваты, глухо, – я знаю. Я давно это знаю, пыталась обмануть себя, видит бог – пыталась, все зря.
– Так нам продолжать искать его? – Кравченко остановился. Остановилась и она.
– Это моя семья. Отнимите ее у меня и все – пустота. Ничего больше не останется, конец всему…
– Нам продолжать искать убийцу, Марина Ивановна? – повторил и Мещерский. – Мы сделаем, как вы скажете.
– Да, да, да! – Зверева закрыла лицо руками. – Я хочу знать: почему. А потом уже… потом…
– И вам нечего нам сообщить в связи со всем этим ужасом? – Кравченко приблизился к женщине.
– Гриша настаивает, чтобы я вызвала сюда адвоката. Немедленно. – Она отняла руки от лица. Глаза снова сухие, лихорадочно блестящие. Уставшие плакать. – Но ведь адвокату надо что-то объяснять. А я не могу. Не в состоянии. Мне самой надо сначала ну хотя бы… понять.
– И
– Простить? Простить такое?! – Она быстро пошла вперед. Они держались позади на полшага.
– Марина Ивановна, помните, вы разрешили, если понадобится, задавать вам даже нетактичные вопросы. Можно? Время пришло, – голос Кравченко был таким, словно он говорил с больным ребенком.
– Я хочу к озеру. Здесь в лесу
От воды поднимался молочный туман, сочащийся промозглой сыростью. Зверева зябко поежилась.
– Марина Ивановна, ответьте нам, только честно. Андрей собирался уезжать в то утро?
Услышав первый вопрос Кравченко, она вздрогнула.
– Уезжать?
– Он якобы поделился этим своим намерением с…
– С кем?!
– Неважно с кем. Так он хотел уехать или нет?
– Н-ну, у него, возможно, было плохое настроение, хандрил, может быть. Это и прежде случалось, у него был непростой характер. Но потом все прошло.
– Потом – это когда?
– Когда… когда он уходил от меня. Когда я виделась с ним в последний раз, там, на террасе.
– А что произошло между вами?
– А что обычно происходит между мужем и женой, молодой человек? Вы не догадываетесь? – Зверева повысила голос. Кравченко кашлянул.
– Ясно. Так почему же в то утро у Андрея было плохое настроение?
– Потому что мы немного повздорили. Оба были виноваты, начали накручивать себя из-за сущей ерунды. Потом все прошло. Мы помирились.
– А эта
Зверева зорко посмотрела на приятелей.
