Таким же образом мы помогаем многим: направляем субсидии в детские дома в Москве, в Твери, в Самаре и Санкт-Петербурге. Недавно вот оборудование для родильного дома в Люберцах закупили в Бельгии, сейчас хотим организовать приют-приемник для сирот на Ярославском вокзале.
– Ясно и с этим, – Кравченко кивнул. – А теперь последнее. Опишите, пожалуйста, только по возможности более детально, что произошло в музыкальном зале перед тем, как Майя Тихоновна пошла смотреть телевизор. Вы ведь были там?
– Конечно, мы все были. Дима сел к роялю и порезался. Эта жуткая шутка с бритвой…
– Нет, Марина Ивановна, это случилось позже. Итак, вы собрались в зале и к роялю села Майя Тихоновна. Ну вспомнили? Сереж, что она исполняла?
– Прокофьева, – ответил Мещерский.
– Ах да, отрывки из «Ромео и Джульетты», это, наверное, единственное, что она помнит наизусть без ошибок. – Зверева скорбно улыбнулась. – Я ее приучила все вещи читать с листа, мы на сцене в молодости были с ней как единое целое, она была первоклассным аккомпаниатором, а самостоятельно исполнить не смогла бы и…
– Итак, вот она закончила играть и закрыла крышку рояля. Встала. Сосредоточьтесь, пожалуйста. – Кравченко улыбнулся ободряюще. – Вспоминайте. Она сказала, что хочет посмотреть «Времечко» или… что там было по ящику?
– «Иванов, Петров, Сидоров», – снова подал свою реплику Мещерский.
– Да, она очень любила эту передачу. Она вообще разную ерунду любила смотреть. Вообще жить не могла без телевизора. Даже разговаривала с ним вслух иногда, спорила – это было так забавно. – Голос Зверевой дрогнул.
– Майя Тихоновна пошла к двери. Ну? Кто-то выходил следом за ней, а потом возвращался? – Кравченко следил за ее лицом, но на нем ничего не отразилось.
– Я не помню, Вадим.
– А что вы сами делали в это время?
– Бог мой, мне все время кажется, что я стояла у рояля и вытаскивала эту окровавленную мерзость из клавишей, хотя, вы говорите, это было позже… Ну да, я точно не помню… Точно: я сидела и разговаривала с Егором. Хотела встать и подойти к… Нет, я так и осталась сидеть рядом с ним.
– Но все-таки,
Зверева провела рукой по глазам.
– Кажется, да.
– Кто же?
– Агахан. Я сказала ему, чтобы он зажег камин.
– Это вы еще за завтраком ему сказали, – напомнил Мещерский.
– За завтраком? Ну значит… хотя мне кажется, это все-таки было именно там, в зале, и он пошел… Но я вечно все забываю, повторяю по десять раз. Мои ко мне уже привыкли, не сердятся.
– На вас нельзя сердиться, Марина Ивановна, – сказал Мещерский. Он все еще не мог отойти от ее «Вы нас подслушивали?», и это выдавал его обиженный тон.
– Не сердятся, Сережа, только на детей и слабоумных, – она смотрела на озеро. – Как холодно тут. И уехать из этой сырости теперь нельзя. Мы здесь точно в плену, в заточении.
– А что сказал вам прокурор, когда вас допрашивали? – поинтересовался Кравченко.
– Что он сожалеет о том, что такие ужасные вещи могут происходить в моем доме. А я ему сказала, что я не только сожалею, но… но лучше бы мне умереть, чем выносить такой позор и такую муку. Я просто не знаю, что мне делать. Как жить теперь? Я все думаю: ЗА ЧТО? Почему именно со мной такое происходит? Что стало причиной того, что все так внезапно рухнуло?! Неужели эти деньги? Эти проклятые деньги?
– Может быть, дело не только в ваших деньгах.
– А в чем, Вадим? Вы знаете, в чем? Нет? И я не знаю. Как же жить человеку дальше, если он даже не знает, что происходит в его семье?! Когда он не знает, что творится в сердцах тех, кого он любит, кому всегда хотел только добра?! Когда он чувствует, что все, все идет прахом, почва уходит из-под ног?!
– Вам страшно, Марина Ивановна. В такой ситуации это вполне естественно. Но мы здесь и находимся для того, чтобы вы чувствовали себя…
–
– Ну все равно, так даже лучше. – Кравченко был сама решительность. – Однако сейчас мы с вами все же обсудим кой-какие меры относительно вашей личной безопасности…
–
– Марина Ивановна, но мы настаиваем, дело очень серьезное, в вашем доме – опасный преступник, и вы должны быть осторожной, вы должны с нашей помощью…
– А я сказала – оставьте… Это мои дела, моя семья, и я не позволю, чтобы… я не нуждаюсь ни в чьей опеке, не нуждаюсь ни в каких идиотских телохранителях. Я просто хочу, чтобы мне сказали, КТО УБИЛ, и все, ясно? Я хочу знать только, КТО и ПОЧЕМУ. А потом уж… И не смейте за мной ходить! Я не переношу, когда что-то делают мне назло!
– Я провожу вас только до дома, Марина Ивановна. – Мещерский, двинувшийся за нею следом, отступил в тень. – Уже поздно. Если вам неприятно мое общество, подождите здесь, я схожу за Егором. Но одну я вас не отпущу. Так мне его позвать?
