Вот уже час, как они находятся в своей комнате наверху. Кравченко сидит на подоконнике. Мещерский – на краешке кресла, прямой, точно аршин проглотивший, неподвижно уставившийся в пустоту. Кравченко говорит, говорит. Мещерский якобы слушает, но различает одни только звуки – не слова. На часах без четверти три. Позади долгие часы допросов: сразу же после приезда опергруппы домочадцев Зверевой уже в который раз развели по разным комнатам и все долбили, долбили…
В доме снова полно народу: местные стражи порядка, прокуратура почти в полном составе, областное начальство, ждут кого-то из Питера, представители РУОНа, ФСБ (к чему, господи ты боже мой – но порядок есть порядок: больше народу – больше ума. Наверное, может быть…).
Обрывки разговоров, слухи: «…Дело принимает к производству Генеральная прокуратура… ну, такая знаменитость, мировое имя… кому-то надо за все это отвечать… Только что звонили в Москву… Поставлено на контроль у министра… Помощник лично докладывал, да… Звонили с телевидения… К месту происшествия до особых распоряжений никого из посторонних, особенно представителей прессы, не допускать! Никакой информации… И надо же случиться такому скандалу! И это в то самое время, когда в Карелию на отдых собирается сам президент… Она была вхожа в самые высокие сферы… Да, последнее время жила за границей, иностранное подданство… Ее же только вчера по телевизору показывали! Как же такое возможно? Ну и вырастила семейку…»
– Я предупреждал: тут настанет ад. – Кравченко с тоской посмотрел в окно. – Сегодня по всем каналам наш бардак будут транслировать. Налюбуемся еще. Все. Конец этому дому.
Мещерский вспомнил, как всего минут за десять до приезда милиции Пит Новлянский с перекошенным лицом схватил его за плечи, втолкнул в столовую и зашипел на ухо, всхлипывая и давясь словами:
– Молчи о том, что тут было вчера! Молчи ради бога. Ментам ни слова. Я заплачу сколько скажешь. И тебе, и ему – только молчите с Вадькой. Я этому капитанишке тоже глотку заткну – дам столько, сколько он за всю жизнь не заработает, только… О ней ни слова, поняли?! Иначе… Знаешь, что будет иначе с ней, с ее именем, ее памятью? Ведь она же тебе нравилась, я по глазам твоим это всегда видел – великая, редкая, божественная женщина. А знаешь, что они сделают с ней, если узнают? Тебе рассказать, что было, когда умер Нуриев? Рассказать? Какую грязь они все стали на него лить. Обрадовались, суки! Насобирали кучу мерзости, тиснули в своих книжонках… И так было всегда, со всеми великими, непохожими на других, непохожими на это быдло… И с ней, с Мариной, будет так же, если кто-то вякнет, если только слух, тень слуха просочится! Ведь у нее было столько завистников: на словах-то все превозносили, а за глаза… Им ведь, всей этой бездарной любопытной сволочи, этому быдлу, только такое и надо: она, мол, ничем не лучше нас, даже хуже… Они же не упустят такого кайфа. Они втопчут ее в грязь, прикрываясь своим лицемерным сожалением и «пониманием». И наша семья, ее семья… – Он задыхался. – Ну я прошу тебя, умоляю – молчи!
– Я ничего никому не скажу про это. Вадим тоже – ручаюсь. – Мещерский поморщился: он не верил ни единому слову этой бешеной истерики. – Но есть еще Егор, Дима. А потом, с Сидоровым…
– С ментом я улажу, были бы деньги! Димка будет молчать, он все понимает, он не дурак. А этот, – Пит был, видимо, не в силах произнести имя Шипова. – Ему я уже сказал: откроешь рот – убью, со дна морского достану.
Мещерский с содроганием смотрел в это искаженное яростью лицо: «Если ты убийца, Пит, – ты настоящий выродок, но и настоящий артист».
– При обыске в ее шкафу, Петя, найдут все то, что доставляло ей такое удовольствие, – сказал он с какой-то даже мстительной строгостью. – Найдут и сделают выводы. В милиции толковые на этот счет люди работают. Подожди, куда ты? Я не советую тебе сейчас рыться в ее вещах! Не смей там ничего брать, иначе будет только хуже!!
– Здесь произошло то, что, видимо, давно уже готовилось, – Кравченко повысил голос. – Сережа, ты слышишь меня? О чем задумался? Я говорю: мы ошиблись в самом главном – основной жертвой изначально была Зверева, а не кто-то другой. Наши официальные сыщики-следователи это, думаю, тоже уже поняли. – Он смотрел из окна на то, как из дома на носилках выносили тело, прикрытое простыней, на лица наблюдавших за выносом сотрудников милиции. – Но все дело в том, что, несмотря на весь этот официозный шум и гам, воз и ныне там. Даже если им сейчас взбредет в голову кого-то срочно задержать по подозрению и затем уже разрабатывать. Ну и что это им даст? – Он презрительно сощурился: – Держу пари, при таком раскладе пока ничего. Как задержат, так и выпустят. Безрезультатно. Таких умников, как наши, разговорить трудно, а уж на признание вытянуть… Вот, например, чтобы даже в нейтральной обстановке «разговорить» Пита, надо хоть мало-мальски сечь такую материю, как «итальянская опера», иметь представление о том, кто такой Кальцабиджи… Ну, это чересчур, конечно, но уровень интеллекта должен быть соответствующий. А что ихние наседки, кроме мата-то, знают? А потом, не в одном интеллекте дело. Вот Сидоров фактически работал здесь внедренной агентурой, да какой – со мной, с тобой (да-да, ты ему тоже информацию кой- какую, Серега, поставлял, хоть и помимо своей воли). И что Сидоров от всего этого получил?
– Не мели ерунду, – от звуков у Мещерского разламывалась голова. – Нечего кивать на других. Нечего оправдываться, да и не перед кем. Если мы с тобой такие кретины и бездари, не стоит записывать в идиоты и всех остальных. Они умеют работать, в отличие от нас. Я очень даже рад, что это поганое дело примет к своему производству Генеральная прокуратура, приемная министра – да кто угодно! Лишь бы… лишь бы они нашли его, подонка. А нам тут делать больше нечего. И… я лучше действительно замолчу. А то мы с тобой вконец разругаемся.
Они молчали ровно пять минут. Потом посмотрели друг на друга и…
– Ладно, Серега, что уж теперь, – Кравченко смиренно просил мира. – Ну пожалуйста, соберись. Ты нужен мне сейчас. Твоя голова нужна. Ты пойми: эти, которые приехали сюда сегодня что-то тут раскрывать, – они, может быть, и действительно толковее нас, но… Ведь она не их, она нас наняла, чтобы мы нашли убийцу. Как же нам теперь быть с нашими обязательствами перед ней? – Его фраза повисла в воздухе – в этой густой, напряженной, осязаемой тишине.
Мещерский встал. Провел рукой по лицу, словно сметая с него невидимую паутину.
– Ну? – спросил он совершенно иным, уже «сидоровским» тоном, в котором было все, кроме надежды на успех. – Я собрался, я слушаю тебя внимательно.
– Вот это дело другое! Спасибо. Итак, давай теперь отвлечемся от всего: от эмоций, упреков, сожалений запоздалых, от наших версий дурацких. – Кравченко полез в карман и извлек оттуда мятую бумажку – реестр, имевший такой вид, словно в него заворачивали жирный хот-дог. – Отвлечемся и взглянем на одни только голые факты: за восемь дней в этом доме убиты трое. И если первое и третье убийства явно связаны между собой, то убийство Тихоновны вроде бы совершенно выпадает из нашей простой и наглядной схемы. Далее: из семи подозреваемых нет ни одного, кому бы не было выгодно совершить два убийства: кому-то убрать мужа и жену, кому-то мужа и подругу жены. Но… но, Серега, до сих пор очень трудно, исходя из наших первичных версий, выделить из этой восьмерки, нет, уже семерки кого-то, кому выгодны уже не два, а все три убийства. Ты следишь за ходом моей мысли?
