надеялась если не на замужество, то хотя бы на его понимание, участие. И вот этого предательства она ему не простила, а заодно перенесла свою горечь, свою мстительность и на всех остальных молодых мужчин. Пережитое унижение, обида, стыд не озлобили ее – нет, но заставили ощутить внутри себя ранее незнакомую (а вернее, дремавшую в ней, а теперь разбуженную) потребность «наказать партнера» только за то, что он – мужчина, потенциальный продолжатель рода, будущий отец. Из потребности впоследствии возник целый особый ритуал – отдаваясь мужчине, она одновременно наказывала его – отсюда удары, побои, истязания. Поначалу она воспринимала все это как игру дурного тона, но с каждым новым разом игра приходилась ей все больше по вкусу. И скоро уже стала необходимой. И во всем этом ритуале присутствовала ее особая любовь к партнеру. Чем сильнее она любила молодого человека, тем жестче с ним обходилась.
Мещерский вспомнил сине-багровые полосы на спине Шипова-младшего.
– Но это же парадокс. Это противно логике, – сказал он тихо. – Как же такое может быть?
– Не знаю как, но может, и это весьма характерно для лиц, имеющих ярко выраженные садистские наклонности. – Наталья Алексеевна хмурилась. – Я как-то читала отчет о проведении судебно- психиатрической экспертизы Сергею Головкину – Удаву, этого знаменитого маньяка потом расстреляли. Настоящее чудовище. Он убивал детей, мальчиков… Так вот, он этот самый парадокс в беседе с психиатрами высказывал прямо: «Чем больше я любил мальчика, чем больше он мне нравился, тем сильнее я желал манипулировать с его телом, терзать его». Умом понять это нельзя, Сергей, почувствовать – можно. Но не дай нам бог этого никогда!
– А мужья Зверевой, ее любовники? Андрей Шипов? Корсаков? – не унимался Мещерский. – Они-то как же? Они, значит, такие же, как она?
– Я их не видела, Сергей. Сны свои они мне тоже не рассказывали. А поэтому об этих молодых людях ничего конкретного сказать не могу. Вы гораздо лучше их себе представляете. Для меня же они просто фамилии, бестелесные образы. Но, несомненно,
Они уезжали из «Гнезда кукушки» снова втроем и в полном молчании. Каждый думал о том, что услышал, и как оказалось впоследствии, мысли их во многом совпадали.
По дороге Сидоров решил заехать в отдел.
– Обождите минут десять, – распорядился он. – Мне звонок надо один выдать, насчет…
– Если будешь звонить в Москву, пусть они уточнят сегодня же: как сложилась судьба того детского дома, – сказал Кравченко. – И все-таки, кому же Майя Тихоновна отвозила деньги в тот дачный поселок? Знаешь, Шура, нам самим, наверное, придется домой махнуть и узнавать это уже через…
– Так вас помощник прокурора и выпустил! – хмыкнул Сидоров. – Держи карман шире. Нет, братцы, все вы у Пастухова под колпаком. И думать не смейте втихаря отсюда смываться. Вчера вечером он все начальство убеждал, что дело это будет раскрыто в ближайшие дни – дескать, все уже для него ясно- понятно. Только вот кому лавры по раскрытию достанутся – не уточнил.
«А ты, Шурик, воображаешь, что все лавры одному тебе достанутся, – ядовито подумал Мещерский, глядя вслед поспешавшему к отделу оперу. – Чужими руками да жар загребать, нашими с Вадькой руками… Жулик несчастный! Впрочем, в домашней обстановке этот фрукт гораздо симпатичнее смотрится, чем в своем милицейском официозе. С Натальей-то этой у них роман… Она на него влияет благотворно. При ней у него даже рожа не такая самодовольная. Да, женщина хорошая – умница, нежная, правильная женщина. С такой даже этому разгильдяю придется измениться к лучшему. А если еще и ребенок появится… Ребенок…» Он неотрывно смотрел на серый растрескавшийся асфальт за стеклом «Жигулей», покрывавший площадку- плац перед облупленным зданием ОВД. Сквозь щели в асфальте кое-где пробивались пучки травы. Осень словно и не коснулась их своим дыханием – травинки были зелены и свежи и подрагивали на ветру.
Глава 38
Домотканые половики
А в доме над озером их ожидали важные новости – помощник прокурора Пастухов привез постановление о заключении под стражу Петра Новлянского (как позже оказалось, подписанное областным прокурором после долгих дебатов на совещании у куратора из Генеральной прокуратуры).
Об аресте Пита Кравченко, Сидорову и Мещерскому сообщила Александра Порфирьевна. Как гигантская бабочка в парусящей на ветру, точно крылья, черной вязаной шали, подлетела она к машине и запричитала, заплакала:
– Петеньку, Петеньку забирают, да сделайте же что-нибудь, ради бога, да помогите же, да разве это он?! Я же его мальчишечкой еще маленьким… он всегда такой добрый, такой ласковый был… Он же ни в чем не виноват! Не отнимайте у меня еще и его! – И столько муки слышалось в ее дребезжащем голосе, что Мещерскому стало до боли жаль эту тихую хлебосольную старуху. «Петька с Алиской выросли на ее руках, они ей во внуки годятся, да они и есть ее внуки – столько лет вместе…»
Сидоров удалился на северную террасу для конфиденциального разговора с прокуратурой (Пастухов явился на дачу в сопровождении трех оперативников и был настроен чрезвычайно решительно). На этот раз он сумел настоять на своем:
– Они все не признаются сначала, – бросил он оперу напоследок. – Вы, Александр Иванович, лучше моего это знаете. Мы не имеем права бездействовать. Сегодня утром снова звонили из Москвы. Они требуют разъяснений, позитивных результатов, реальной отработки выдвинутых нами версий.
Сам Новлянский отнесся к задержанию внешне спокойно. Громко заявил ледяным тоном, что настаивает на приглашении своего адвоката.
– Свяжись с Анатолием Павловичем, пусть выезжает сюда немедленно, – приказал он Файрузу, Мещерский поинтересовался впоследствии, кого Пит имел в виду, – секретарь назвал фамилию адвоката. Она постоянно мелькала в телевизионных сообщениях, когда речь шла о громких процессах. Как защитник, Анатолий Павлович стоил очень дорого, и Мещерского удивила та легкость, с которой Пит приказал этому светилу адвокатуры «выезжать немедленно». «Чересчур уж быстро ты почувствовал себя наследником, Петя, – подумалось ему. – Чужими деньгами распоряжаться легко».