Темный инстинкт

нравится начинает. Так что хочу я не ударить с ним в грязь личиком. С САМОЙ, естественно, начинать мне никто не позволит: наших наверху кондрат хватит, а мне просто голову оторвут вместе с моими жалкими погонишками. Но вот с остальными поработать – рискнуть стоит. Твое дело в этой ситуации: зацепить любого из них. Повторяю – любого, мне без разницы пока, с кого начинать. На чем цеплять – ищи сам. Но я хочу предметного разговора, предельно жесткого разговора. Это интеллектуально-музыкальное болото пора как следует пугнуть. И посмотреть, кто выскочит из своей тихой тины первым и засуетится. Так-то, действуй, дружок. Сутки тебе на размышление и подготовку. Но к четвергу я должен знать фамилию первого фигуранта. Звони – если что – днем мне в отдел, а ночью – на-ка вот номерок. Там связь, правда, не ахти, но что надо услышу.

– Это в лесную школу, что ли? – ухмыльнулся Кравченко, задетый командирским тоном опера: ах ты мент, не запряг еще, а туда же. Инструктирует.

– А за такие предложения можно и… – Сидоров фыркнул. – Ладно, не зли того, кто к тебе всей душой. Не надо, а то аукнется тебе это, Вадик. Наташка – женщина правильная. И потом… я, может, еще женюсь на ней… когда-нибудь.

Глава 13 Семейные тайны

Удивительно, но факт: даже посреди самых бурных, волнующих, трагических и таинственных событий нас порой берет в плен самая банальная скука. И тогда ничто уже не возбуждает наш интерес, а каждый необходимый поступок превращается в форменную пытку. Апатия властно овладевает нами, и даже тайна теряет свою притягательность перед вялым состоянием покоя, воцаряющимся в нашей душе вопреки нашей воле. Отчего так происходит – бог весть. Но многие люди, точно рептилии в сезон спячки, подвержены этому духовному оцепенению.

Сергей Мещерский, как никто, знал за собой подобный грех жесточайшего сплина, как мог, пытался бороться, но…

Вот и сейчас ситуация требовала активных действий (пусть даже бесцельных, но хотя бы создающих видимость работы по делу в глазах нанимателя). А ему встать с кресла и куда-то двинуться было лень, но даже сидя разговаривать ни с кем не хотелось. Затаившись на террасе-лоджии на уютнейшем диване, он лениво из-под полуопущенных век наблюдал, как в доме шла генеральная уборка.

Явилась жена газовщика – бойкая пышка, похожая на резиновый мячик на тонких ножках. Оказывается, она приходила к Зверевым убираться два раза в неделю. Шипов-младший извлек для нее из чулана моющий пылесос, Александра Порфирьевна вручила тряпки, швабру и метелку для пыли, и работа закипела.

По такому случаю все домочадцы откочевали на свежий воздух, чтобы не наглотаться пыли.

Зверева и Корсаков ушли к озеру. Певица надела черный брючный костюм и соломенную шляпу с крепом – ни то ни другое при ее массивной фигуре, на взгляд Мещерского, ей совсем не шло.

Файруз и Зверев на шикарном черном «Феррари» уехали в город. Зверев украдкой подмигнул Мещерскому: «Бар опустел. А в горе-злосчастье русский человек что больше всего уважает? То-то. Вам, Сергей, что купить?»

Алиса слонялась по саду, а ее брат пропадал неизвестно где (может, своих бабочек выслеживал? Хотя Мещерскому так пока и не удалось застукать Пита с сачком).

В доме осталась только Александра Порфирьевна: как обычно, орудовала на кухне. «Вот так было и в тот день, – размышлял Мещерский. – Они так же расползлись, а потом это случилось. Возможно, кто-то из них специально стерег Шипова. Возможно…»

Моющий пылесос гудел, как реактивный лайнер, уже наверху, на «северной террасе». Уборка подходила к концу. В вазах появились свежие цветы и ветки рябины. Ее яркие гроздья были Мещерскому неприятны – слишком уж походили на те пятна, которые он видел там, на шоссе, на траве, и никак не мог забыть. «А ведь там каким-то образом оказался разорванный шарф Зверевой. Мы же совсем о нем не вспоминаем! Как он туда попал? Быть может, это важная улика, а мы…» – мысль мелькнула тревожная, но тут же растаяла все в той же ленивой нирване. И снова стало тускло на душе, муторно: вот цель вроде замаячила, и надо идти и выяснять про этот чертов шарф. А у кого? И как? Да и зачем? Может, потом, позже…

С кухни вкусно пахло крепким мясным бульоном и смесью каких-то пряностей. Мещерский вздохнул обреченно, буквально выдрал себя из диванных подушек (дома будешь расслабляться!) и направил свои стопы на аромат.

– Александра Порфирьевна, у вас не найдется глотка минералочки или, может, чаю холодного?

– Пожалуйста, Сереженька, возьмите в холодильнике. Сбоку, там и соки есть.

Домработница обернулась – она вскрыла пакет с замороженным картофелем-пай, а рядом на столе уже стояла подготовленная фритюрница. И тут же в медной пепельнице ждала папироса – «козья ножка», так понравившаяся некогда Кравченко. Ее, видимо, подготовили, заботливо скрутив и начинив табаком, чтобы насладиться в минуту отдыха. Александра Порфирьевна вытряхнула картофель в емкость и захлопнула крышку фритюрницы, включила агрегат и тут же потянулась к пепельнице.

– Прошу вас, – Мещерский галантно поднес ей спичку. Старуха прикурила и села на стул.

– Удивительные папиросы, Александра Порфирьевна. А сворачиваете вы их – прямо позавидуешь как ловко, – умилился Мещерский. – А какой табак берете?

– Смешиваю сорта, Сереженька. Мне крепость нужна та, к какой я привыкла. А эти ваши «Лаки- страйки» да верблюды желтые, – старушка, презрительно щурясь, выпустила кольцо дыма – точно пожилой дракон, – не по мне все это. Петя иногда мне привозит из-за границы специальный трубочный табак. Голландская фирма – еще царь Петр, говорят, такой курил. А когда нет его – приходится самой комбинировать. А вы курите?

– Нет.

– А я в вашем возрасте уже вовсю смолила. Да что в вашем, гораздо раньше.

– Вы воевали? – спросил Мещерский.

– Нет, деточка. Но считайте, на войне побывала. – Александра Порфирьевна переключила кнопки на фритюрнице. – Десятый класс я закончила уже в сорок пятом, немецкий знала – у меня мама учительницей работала, ну и после школы попала на курсы шифровальщиц. А после победы, уже зимой, нас в Берлин направили при комендатуре работать. Там, сами понимаете, что творилось: разбитый город, развалины,