Темный инстинкт

– Поехали, – Сидоров решительно поднялся. – А кассету, если можешь, оставь. Я потом еще разок прокручу. Ну и даете вы! А красиво.

– Красиво?

– Как ручеек журчит. И жалостно так. Я думал, это Джульетта какая-нибудь по сопляку своему убивается. Да, темные мы люди, Вадик, – закончил он со вздохом. – В искусстве – как коза в апельсинах.

Кравченко только пожал плечами и взглянул на опера снисходительно.

После краткого совещания с дежурным и такого же краткого с ним препирательства об «ответственности» Сидоров минут пять опрашивал Ногайло – громадного, опухшего с перепоя мужика, похожего на медведя-гризли, и затем, оформив протокол, водворил в камеру «на предмет проверки на причастность к аналогичным преступлениям». Затем они отбыли, наконец, в городскую больницу, точнее, в морг, помещавшийся на ее задворках, здание которого живо напомнило Кравченко какой-нибудь мучной лабаз с картины Кустодиева или склад скобяных изделий: слепые окошки, полуприкрытые дощатыми ставнями, пудовая дверь, амбарный замок на дверной ручке. Оставь надежду всяк сюда входящий – он едва не задохнулся от тошнотного запаха: в морге явно перебарщивали с формалином и хлоркой, однако все равно заглушить того, что заглушить хотели, не могли. Он пытался дышать только ртом и думать исключительно о той информации, которую скармливал Сидорову по дороге сюда – отчет о «внутреннем мире» дачи над озером. Рассказ вышел какой-то путаный, бессвязный, однако по лицу опера можно было заметить, что тот (особенно после прослушивания кассеты) очень даже этим «миром» увлекся.

– Мы охрану вашу стали проверять, рабочих с водонапорной станции, дворников, газовщика – словом, всю обслугу, – хмыкнул он как-то неопределенно и вроде бы совсем не по теме услышанной информации. – Начальство распорядилось активизировать, так сказать, и расширить радиус поиска. Это параллельно розыску Пустовалова идет, – он умолк на секунду. – А любопытное местечко этот ваш замок с черепичной крышей. У богатых свои причуды.

«У бедных – свои, – Кравченко вспомнил рыбака Ногайло. – Все вы здесь с приветом, климат, что ли, действует?»

В морге Сидоров с собой в «святая святых» патологоанатома Кравченко не взял: велел дожидаться в узком, точно душегубка, коридоре. Кругом было тихо как в могиле: ни сотрудников, ни безутешных родственников, приехавших за телами усопших, ни автобусов-катафалков с венками во дворе – ничего. Пусто, глухо – мерзостное запустение. Только удушливая вонь, да солнечные пятна на дощатом полу – яркие и словно жирные на ощупь.

Сидоров отсутствовал двадцать восемь минут. А когда покинул наконец кабинет заведующего моргом, старательно и плотно прикрыл за собой дверь. Та заскрипела, точно ржавые качели.

– Комплексная экспертиза будет, – сообщил он почему-то шепотом. – Повторная.

– Почему?

– Валентина наша из прокуратуры не удовлетворена результатами этой. Они ей заключение еще вчера отправили с их курьером. А сегодня она уже звонила: уточнений требует.

– Насчет чего? Насчет этого? – Кравченко насторожился.

Сидоров покачал головой.

– Этого как раз и нет, голубь. Что-то ты напутал.

– Как? Как напутал? – Кравченко встал с жесткой больничной банкетки, на которой коротал ожидание. – Он что, разве не…

– Он мужик, – Сидоров потянул его к выходу. – И все при нем что надо – в целости и сохранности. Идем-ка воздуха глотнем, а то меня мутит что-то.

– Яков Палыч, патологоанатом наш, – башка мудрейшая, опыта у него тридцать шесть лет работы, он этих жмуриков распотрошил видимо-невидимо, – говорил он быстро, увлекая Кравченко за собой «на волю». – Я ему полностью во всем доверяю – раз сказал, то и… Ну, он мне копию обещался с заключением отксерить. Подождать просил минут десять. Уф, тут хоть дышать можно, а то я думал – кранты мне там. А насчет Шипова – вот что: есть там кое-какие гормональные изменения. Палыч их в описательной части указал, но заверил – ничего, мол, существенного. А это его сокровище при нем. Так что, Вадик, с пением его ты сам теперь разбирайся, а мне голову не крути еще и этим. Но вот другая подробность любопытная там действительно имеется. Даже несколько подробностей.

– Каких? – Кравченко был весь огромное жадное ухо.

Сидоров потер рукой подбородок.

– Итак, рана на горле причинена колюще-режущим предметом, как и предполагалось. Нож искать надо в перспективе. А вот дальше… Удар нанесен с большой силой. Вроде бы для этого нужна твердая опытная рука – попасть в горло, не задев подбородка. Но это при обычном положении головы и шеи.

– А у Шипова необычное, что ли, было?

– Да нет… Но анатом делает вывод: удар нанесен снизу вверх. Понимаешь разницу? Вот так. То есть при таком механизме нанесения удара и по расположению раны потерпевший должен был в момент нападения находиться: а) в состоянии покоя и б) голова его должна быть откинута назад, открывая горло. Палыч говорит: Шипов по логике вещей должен был стоять и смотреть вверх. На небо любоваться, на птичек, на облака – бог его знает, короче, задрал голову и считал ворон, а ему в этот самый миг горло и перерезали. Причем молниеносно.

– А в положении лежа, если он, скажем, лежал на каком-нибудь возвышении с запрокинутой головой, ему не могли нанести такой раны? – Кравченко хмурился. – Я колодец имею в виду, куда его затащили.

– Это было бы вероятней всего, если бы мы не обнаружили в кустах у шоссе следы крови и след волочения тела до колодца.

– А может, это было инсценировкой?

– А для чего? – Сидоров смотрел на окна морга. – Зачем все так усложнять кому-то?