задержанным Ногайло делать? Какие ваши
Сидоров сморщился, точно от зубной боли.
– Разберись-ка с дежурным.
– Так он ответственность брать не хочет!
– А ты опер или кто? Сделай так, чтобы взял. Ну ладно, подожди, я сам сейчас.
Тут за дверью послышался шум, истошные крики, взрыв брани: «Не имеешь права! Отпусти меня, ну, я кому сказал?! Все вы суки здесь!.. Гнездо змеиное, всех перестрелять пора!»
– Утренняя песнь? – ухмыльнулся Кравченко. – Голосистый. По нашему делу кто-нибудь?
– А, – Сидоров отмахнулся. – Это наша достопримечательность – гражданин Ногайло Спартак Устинович. Юродивый. И дерзкий, прохиндей. Его как на льдине унесло, так он у нас…
– На льдине?
– Угу. У нас как весна, рыбачки, знаешь ли, на Ладоге полыньи, точно мухи, облепляют. Сколько раз предупреждали – все без толку: сидят, пока лед под ними крошиться не начнет. Их тоже понять можно: жрать хочется, дома – семьи. Они ж все безработные – кто с фабрики, кто с леспромхоза бывшего. Ну, рыбалкой семью и кормят, когда напряг с деньжонками. А напряг сейчас всегда. А как оттепель, лед трескаться начинает, их все равно от полыньи не оттащишь. Ну и уносит бывает. Этого Ногайло прошлой весной тоже вот так утянуло. Искали его – аж вертолет на погранзаставе поднимали: туман, ветер, снег. Короче, нашли с опозданием, и прокантовался он на льдине на сквознячке двое суток. Ну и маленько крыша съехала. Сейчас как примет на душу пузырь – тут же за домашние баталии принимается: жену лупит, детей. Потом по соседям идет куролесить. А вчера задержан участковым
– С топором?
– Так точно. Полнейшая отключка. Как это Наталья Алексеевна называет? – Сидоров щелкнул пальцами. – Паралогическое опьянение – вот. Мы его ведром холодной воды в чувство быстренько привели – сразу
За дверью снова яростно заревели: «Гестапо проклятое! Продались все! Дождетесь – всех вас по камешку разнесем!»
– У него трое детей, – Сидоров вздохнул. – А кормить нечем. И спросить ведь не с кого, а? Вот жизнь пошла. Экономика. Какая, к хрену, экономика… Да-а, так что по-человечески понять можно, и топор в том числе. Но… проверять по нашим фактам будем. Всенепременно. Ладно, пошли.
– Погоди, – Кравченко полез в карман куртки. – Я тебя спросить хотел: там с Шиповым как?
– В каком смысле?
– Ну при осмотре – все у него на месте?
– О чем? – Сидоров прищурился.
Кравченко сделал весьма красноречивый и весьма непристойный жест. Потом оглядел кабинет.
– Маг у тебя найдется? Поставь-ка вот эту пленочку. Да на минуту всего! Послушай сам.
Заинтригованный опер достал из стенного шкафа магнитолу (наверняка из «трофейных» – отметил Кравченко). И поставил кассету. (Это была запись «Лючии ди Ламмермур», оперы Доницетти, в исполнении Шипова. Утром эту кассету Кравченко всучил Мещерский с настоятельным советом прослушать на досуге.)
Кабинет наполнился музыкой Доницетти: первые такты вступления, а затем зазвучал голос. Кравченко нахмурился – нет, хоть он и готовился к чему-то очень необычному, однако
– Александр Ваныч, Ногайло прокурора требует. Иначе голодовку объявить грозит, – юнец опер, снова сунувшийся в дверь, озадаченно умолк, потом глупо ухмыльнулся: во начальство дает! Изощряется с утра – уже на классику потянуло.
– Закрой дверь. Я занят. Сказано тебе – подожди, – Сидоров напряженно слушал.
А из коридора «унесенный на льдине» вопил: «Да я вас всех… в гробу… Охренели?! Я и прокурора вашего…»
Кравченко выключил магнитолу.
– Ну? – Сидоров вопросительно смотрел на него.
– Это он поет.
– Кто? Зверева? Почему он?
– Это Шипов поет, Саша. Наш с тобой потерпевший. Мужское сопрано это называется. Понял?
– Это ж баба… певица…
Кравченко только головой покачал. Опер соображал на этот раз туго.
– Ну и ну, – выдавил он наконец и добавил что-то уж совсем туманное: – Ну вы там все и даете!
– Потому-то я тебя и спрашиваю насчет осмотра тела, все ли там на месте. Или чего-то самого важного, – Кравченко снова повторил свой жест-демонстрацию, – не хватает. В старину такие рулады выводили кастраты папского двора в Ватикане. Ну, шевели мозгом быстрее.
