рост и в этот момент показался Кравченко похожим на Тараса Бульбу, которого злые ляхи волокли на казнь. – Не кричи, Семеныч, не глухой я. И знаю, что Юрка ушел из дома скорби.
– Из психушки, ну?!
– Я б тоже оттуда ушел. И ты бы, Семеныч, тоже. Думаю, как раз ты, милый, и дня бы в том аду не прожил. Спятил. Так что не суди – и не судим будешь.
Пока на четвертом этаже шел этот диспут, на пятом все лихорадочно к чему-то готовились. Правда, никто толком еще не знал, что ему делать. Подчиненные смотрели в рот начальству, начальство взвешивало
– Вы видели в руках нападавшего какое-нибудь оружие? Топор у него был? – вокруг бьющейся в истерике молодой мамаши суетились Палилов и два зама (неизвестно по каким вопросам) начальника городского ОВД, а также причитающая соседка.
– Я ничего не видела. Ничего! На нем такой длинный плащ, что-то зеленое, военные такие носят, я забыла, как это называется, – женщина затравленно озиралась, как лиса в капкане. – Не видела я ничего, не успела даже… он схватил коляску… меня толкнул в лицо… А Костика…
– Сколько вашему сыну лет? – спрашивал Палилов.
– Восемь месяцев.
– Там и ваша родственница в квартире, кто она, кем вам доводится?
– Моя бабушка, ей восемьдесят семь, у нее шейка берцовой кости сломана, она только на костылях по квартире… Господи, что же он там с ними сделает? Он же… их убьет, да?!
– Не волнуйтесь, не волнуйтесь, мы примем меры. А что же вы, гражданочка, двери-то такие делаете в квартире? Разве это сейф банковский? Как нам вскрывать-то ее прикажете? – Палилов качал головой. – Разве жэк дает разрешение на подобное нарушение? А решетки у вас на окнах для чего?
Потерпевшая смотрела, точно не понимая, и вдруг разразилась истошным воплем:
– Дверь зачем? Решетки?! А ты забыл, как я лично к тебе осенью приходила, когда к нам с крыши по пожарной лестнице влезли? Забыл? Шубу взяли норковую, мужнину шапку новую, видеоплейер, золото, что от мамы досталось… А ты нашел мне вора?! А что говорил? Безнадежно, мол, бесперспективно, заявление забрать уговаривал. О господи! Да что вы на меня так смотрите? Делайте же что-нибудь, там же сын мой, сын!
– Отстаньте вы от нее, – зашипела на Палилова соседка, – не видите, не в себе она. Сердца, что ли, совсем нет?
– Муж ее где? – жестко спросил Палилов.
– Он у финнов калымит по контракту на бумажной фабрике. На квартиру новую они копят. Ну пустите, пустите, я ее к себе пока отведу. Пойдем, милая, сейчас они все сделают. Цел будет твой Костик.
– Так, выход один, – Палилов повернулся к подчиненным. – Применение спецсредств. Если разбить окно, то через решетку легко можно… так, готовьте все, что необходимо. Быстро!
– Что? Что вы сказали? – потерпевшая вырвалась от соседки. – Что они делать собираются?
– Не волнуйтесь, применим спецсредства. Это газ такой безвредный, они все уснут, и преступник, и…
– Не смейте! Слышите? Не смейте этого делать! Вы ж ее убьете. У бабушки астма, она даже пыльцы цветочной не переносит, а Костик… ему же восемь месяцев всего, разве можно его газом травить?!
– Никто никого травить не собирается. – Палилов уже колебался, переключил рацию. – Так, прием, у одного из заложников астма, могут возникнуть осложнения. Отставить пока спецсредства. Попробуем…
– Если он к окну подойдет, из дома напротив его ж можно грохнуть, – шепнул участковому, сверлившему тяжелым взглядом молчаливого и мрачного регента, стоявший подле Кравченко молоденький опер – злой, решительный, но при этом совершенно растерявшийся. – Вот гнида, а? Дайте мне оптическую, да я его сам, своей рукой…
– Где ж ее, оптическую, взять? – участковый снял фуражку. – Спецназ тут надо из Питера вызывать, но пока доедут… А потом, он же невменяемый. По закону применять оружие не имеем права.
– Пошел этот закон знаешь куда?!
– Тише! Тише вы! – крикнул оперативник, стоявший у самой двери. – Он что-то говорит, я слышу.
На этаже в мгновение ока воцарилась гнетущая тишина. Потом раздалось какое-то едва слышное хлюпанье, бормотанье, потом…
– Отпустите меня… – голос за дверью был странным – высоким и тонким, словно и не человек говорил, а шакал выл, пытаясь подражать человеку. – Я не могу… Я умираю, умираю…
– Пустовалов, немедленно откройте дверь! Откройте и выходите, – громко велел Палилов. – Никто вас не тронет, я обещаю.
– Отпустите меня.
– Откройте дверь!
– Я подыхаю, отпустите!
– Да вас никто не держит! Вы свободны. Откройте дверь, позвольте забрать ребенка, и вы свободны, – голос Палилова задрожал фальшиво и мягко. – Неужели вам малыша не жаль?
– Я умру, умру, умру. Он умрет. Вы тоже умрете. Все умрут!
– Юрий Петрович, мы все просим вас: откройте дверь, никто не причинит вам никакого вреда. Напротив, мы помочь вам хотим. – Палилов среди мертвой тишины наклонился к замочной скважине, потом стукнул в дверь костяшками пальцев.
