– Прочь! – взвизгнули за дверью. И следом с надрывом заорал младенец. – Вы лжете! Я знаю, что вы хотите со мной сделать! Я ВСЕГДА ЭТО ЗНАЛ! – В квартире что-то грохнуло, раздался звон битой посуды и истошные старческие вопли:
– Да что ж это
– Пустите меня к нему, – регент пытался оттолкнуть сотрудников милиции, прорываясь к двери. – Юра, послушай меня! Это я, Степан, Юра, открой, отдай ребенка!
Его не пустили, он стал орать, даже попытался кого-то ударить, его поволокли вниз. Все кричали, стремясь словно бы этими яростными воплями заглушить что-то. Может, тишину, которая нестерпимо давила на нервы.
Только Сидоров молча стоял у лестничной батареи, повернувшись спиной ко всему этому аду. Кравченко и Шипов-младший, ошарашенные всеобщей неразберихой, спустились к нему.
– Я даже представить себе не мог, что заложников берут и освобождают вот так… так… – Шипов запнулся. – Это же сумасшедший дом какой-то – ведь никто же ничего… Но что-то делать они же будут, а?
– Когда в нашей драгоценной столице на Фрунзенской набережной взяли заложников в обменном пункте, то наши не придумали ничего лучшего для их освобождения, как подогнать к дому бронетранспортер и проломить стену. – Сидоров говорил как автомат. – И это потом называлось
– Вы что, смеетесь, что ли? – Шипов скривился.
– Я? Посмотри на меня, мальчишка, ну? Я смеюсь?! Я?!
– Тихо, тихо, – Кравченко плечом оттер Шипова от разъяренного опера. – Нам еще между собой гавкать не хватало. А действительно, Шура, что делать-то, а? Что,
Но Сидоров молчал. Кусал губы.
– Ну хорошо, стрелять в него нельзя – больной. Хотя… говорит он связно, не бредит же! – продолжал Кравченко. – «Черемуху» – нельзя: заложники скукожатся, дверь ломать – тут либо автоген нужен, либо шашка тротиловая. На окнах – решетки, даже если к грузовику прицепить – все равно не сдернешь, высоко да тут во дворе и грузовику-то не развернуться. И что же…
– Вызывайте врачей, что ли! – Палилов скатывался по лестнице, бросая на ходу вялые распоряжения. – Будем
И вот час за часом потянулась «стадия разговоров». У двери, за которой скрывался ненормальный и его жертвы, перебывала уйма народа: регент, почти все соседи (так сказать – люди из народа, авось псих на простоту клюнет), сотрудники милиции (каждый воображал, что именно ему посчастливится «найти ключ» – однако «ключа» не нашлось, потому что преступник не выдвигал никаких требований), глава городской администрации, пообещавший Пустовалову «лично проследить, чтобы с ним в случае его добровольной сдачи обошлись гуманно». Привезли местного батюшку – молоденького, полупрозрачного (то ли от голода, то ли от поста), похожего на одного из тех библейских отроков, что спаслись из «пещи огненной». Этот проникновенно и шепеляво увещевал не столько Пустовалова, сколько всех остальных: «Надо оставаться людьми, не терять облик человеческий… Надо терпеть… Надо возлюбить…»
– Да он вас не понимает, батюшка! – не выдержав, разозлился начальник ОВД. – Вы ж не проповедь в храме читаете! Нам надо уговорить преступника сдаться закону!
Священника сменил заведующий городской больницей, затем слово снова взял глава администрации, потом прокурор, затем за дело взялся сам начальник ОВД:
– Отпусти ребенка, Пустовалов! Слышишь меня? Обещаю, с тобой обойдутся строго в рамках закона. У тебя будет лучший адвокат. Ты понимаешь, что такое адвокат? Ведь не дурак же ты? Ну? Выходи, не бойся. Ты же умный, ты все понимаешь!
А за дверью грохотала мебель, трещали сломанные стулья, хлопала об пол посуда. Выла, точно раненая волчица, старуха, и надрывался голодный напуганный ребенок. И так час за часом.
Обстановка накалялась.
– Ну почему они ничего не предпринимают? Они не могут ничего? – все допытывался Шипов-младший, примостившийся на полу чердачной площадки и наблюдавший за происходящим через решетку перил. – Сколько мы будем вот так сидеть?
– Тебя тут, кажется, никто не держит. – Кравченко смотрел в грязное чердачное окно: внизу во дворе собралась уже огромная толпа: прохожие, жильцы, зеваки. Слышались возгласы: «Безобразие! Если милиция ничего не может – мы сами его возьмем! Пустите, мы с ним сами разберемся! Пусть отпустит мальчика!»
Камуфляжники из оцепления еле-еле сдерживали рассерженных людей.
– Немедленно успокойте толпу! – приказал Палилову начальник ОВД. – Нам только массовых беспорядков не хватало.
Но куда там успокоить! Градус гнева толпы поднимался точно тесто на дрожжах. И неизвестно, на кого бы в конце концов этот гнев выплеснулся, как вдруг…
Кравченко увидел, как к подъезду, расталкивая зевак, протискивается сотрудник милиции в форме, а следом за ним докторша из лесной школы – Наталья Алексеевна. Заметил ее и Сидоров. Заметил и изменился в лице.
Она поднялась на пятый этаж быстро, запыхалась, но внешне выглядела спокойной и собранной. Очки- хамелеоны строго поблескивали. Сидоров ринулся к ней, как коршун к цыпленку.
– Наташка, ты зачем здесь?!
– Мне прокурор позвонил. Вы задержали его, да? Он в квартире с заложниками?
