тонкими губами. – Контакты с Ираком, ты сам знаешь, заморожены. Но это чисто гуманитарная акция со стороны нашего фонда. Мы дарим оборудование для операционной в кардиологическом центре в Багдаде, а также необходимые медикаменты. В Багдаде все это выгрузят с борта, там будет наш представитель, а его будут встречать сотрудники местного министерства здравоохранения. А потом самолет заберет вас – героев-путешественников.
– А этот груз тоже будет проходить по документам как груз экспедиции военно-исторического общества? – спросил Мещерский.
– А что в этом плохого? Что страшного? – Ворон снова сделал глоток пива.
– А партия медикаментов?
– Большая часть принадлежит экспедиции, мы выступаем здесь в качестве вашего спонсора. А меньшая… Скуратов в курсе. Вы оставите кое-что в качестве гуманитарного дара в одном из селений в Диз-Абаде… Вот такие дела, Сереженька…
Дела… Кто-то ищет контакты в регионе. Со всеми замешанными в политический конфликт сторонами. И в ход идут в качестве презентов не только чистокровные драгоценные кони, но и оборудование для госпиталей, и лекарства. Причем никто не забыт: экспедиция везет «гуманитарные подарки» и в Северный Курдистан, и в аравийскую нефтеносную пустыню, и в официальный, воюющий чуть ли не со всем миром Багдад.
– Жаль, что ты, Миша, не едешь с нами, – сказал Мещерский.
– Я? Да ты что? Ненавижу Восток. В позапрошлом году с женой в Тунисе отдыхали. Чуть с ума там не сошел. Пустыня, жарища, море, как теплая моча. Обгорел на пляже так, что кожа лоскутами слезала. Африка ж!
– Ты женат?
– Уже нет. Четыре месяца назад развелись. Горшок об горшок.
– Проблемы?
– А, – Ворон равнодушно махнул рукой. – Какие сейчас браки, Сережа… Ты вон до сих пор свободен как ветер, ну и правильно. Нервов меньше истреплешь. Я часто институт наш вспоминаю. Золотое время было, дружочек. Прошло, улетучилось. Мало мы ценили, Сережа, студенческие годы, мало им радовались. И сейчас редко встречаемся. А встретишься, все дела, дела…
– Или скандалы. – Мещерский опустил голову. – До сих пор себе не могу простить, Миша, того своего позорного поведения.
– А, слушай, брось! Мы все сразу почувствовали – что-то серьезное случилось. – Ворон тревожно заглянул ему в лицо. – Ты не подумай, что я тебе не поверил. Ну, когда ты про какую-то дикую кассету говорил… Ребята потом подходили, спрашивали. Охрану здания поставили в известность. Они там все обещали проверить. Но надо же было такому произойти на юбилее старика!
– Я думал, после той моей истерики клиенты от меня как от чумы шарахнутся, – сказал Мещерский. – Но нет. Воспитанные люди. Даже вида не показали.
– Да ты им просто позарез нужен. Во-первых, у тебя бизнес раскручен, связи, нетрадиционный туризм. Слухом Москва полнится. Во-вторых, мы тоже свое веское слово сказали. – Ворон многозначительно усмехнулся. – Я ж говорю, с зимы с тобой хотел контакты наладить. Ну, а в-третьих, Скуратов такой человек – его мало что смутить может.
Мещерский молча ел жареное мясо, пил пиво.
– Познакомились мы два года назад. – Ворон закурил. – Но опять же, Москва-матушка слухами полнится. Он из очень приличной семьи, правда, отца очень рано потерял. Но знаешь, как это, – знакомые, знакомые знакомых, родственники… Батя мой про его мать еще в оные времена кое-что слыхал. В середине шестидесятых слыла в Москве одной из первых красавиц. Дочь скульптора, с великими запросами. Вышла за человека гораздо старше себя. Партийный чин был. Отец мой его не знал, но… Он умер быстренько. С молодой женой сердце надо – мотор, а у этого подкачало. А мадам вдова потом весело жила, небедно. И на сына Лешеньку молилась как на божество. У него ведь матери фамилия – не отца.
– У Скуратова?
– Угу, – Ворон кивнул. – А знаешь все почему? Дворянский род. Даже тогда, в те годы, это помнили, а сейчас и просто все на предках, у кого они, конечно, есть, помешались. Он сам иногда в шутку или всерьез утверждает, что его фамилию правильнее писать не Скуратов, а Скуратов-Бельский по троюродной линии.
Тут и Мещерский, не удержавшись, насмешливо хмыкнул.
– Ну вот и догадался, – усмехнулся и Ворон. – Потомок Малюты Скуратова-Бельского… Ешьте, что называется, меня с кашей. Чушь, конечно. Но ты теперь яснее себе представишь, отчего в качестве сотрудника экспедиции их выбор пал из многих кандидатур на тебя. Они там списки ведут послужные и родословные древа пестуют в армии этой своей его свергнутого величества.
– Монархисты, что ли?
– Не-а, – Ворон снова усмехнулся. – Но иногда, когда это нужно, и ярые монархисты. А иногда совсем даже наоборот. Как карты лягут. Господа хамелеоны. Но я тебе о матери его рассказывал. И о том, что его самого мало чем удивить можно. Батя мой историю слыхал.
– Отец жив? – вежливо осведомился Мещерский.
– Жив, на пенсии. Мемуары на даче пишет. Сейчас все пишут. А мать Скуратова, когда тот на первом курсе МГИМО учился, замуж в который уж раз снова собралась. Отец мой знал претендента. В Генштабе шишка. Но Скуратов будущего отчима-милитариста отчего-то невзлюбил. Дело якобы на даче было, на Николиной Горе. Собрались гости, «молодые» хотели объявить друзьям и родственникам, что собираются расписаться. А сынок Лешенька закатил публичный скандал. Потом заперся на чердаке. А когда внизу на веранде уже пробки от шампанского хлопали, мимо окон в сад с душераздирающим криком с чердака пролетело что-то тяжелое в его плаще… Домработница закричала, что это…
– Скуратов?!
– У матери – сердце, инфаркт. А это не он с чердака сиганул… Он просто взял свой плащ, набил
