по крайней мере есть крыша над головой и запас продуктов на какое-то время, к тому же обстановка привычная. Сомневаюсь, что японские оккупационные власти отпустили бы их с нами. Японцы очень щепетильны в таких делах: кто едет, куда, с кем? Особенно если такая большая группа.
У Одри снова гневно сверкнули глаза. Она ходила взад-вперед по чистой кухоньке.
— Ах, щепетильны? Почему же они тогда не берут на себя заботу о сиротах? Постой, а если послать телеграмму в главный монастырь этого ордена? Может быть, оттуда пришлют кого-нибудь на помощь.
— Да, это мысль. Вот только… как скоро можно ждать ответа? Пусть что-нибудь устроят тут, пока прибудет подмога.
Или временно направят сюда кого-то из своих, кто живет поблизости. — Чарльз воодушевился. — Поедем утром на вокзал и отправим телеграмму.
Телеграмма, которую Чарльз утром отправил — Одри и Лин Вей старательно перевели ее на французский, отчего она хотя и утратила изящество английского оригинала, все же вполне вразумительно доводила суть дела до сведения монахинь во Франции, — имела такой вид: «Прискорбием сообщаем, что монахини, заведовавшие приютом Святого Михаила Харбине, Китай, убиты бандитами, приюте остался двадцать один ребенок, нужна немедленная помощь; сообщите, как быть». Чарльз подписался своей фамилией и без всяких сведений о себе указал только в качестве обратного адреса Харбинский городской телеграф.
Два дня они ждали ответа из Лиана. Одри ухаживала за детьми, а Чарли мерил шагами кухню. Он уже объявил, что, будет ответ или нет, все равно — через сутки они уезжают из Харбина, даже если ему придется силком тащить Одри на вокзал.
Но ответ в конце концов все же прибыл. Однако не принес никакого решения. Чарльз вернулся со станции чернее тучи и протянул Одри телеграмму. Он понимал, что ему предстоит выдержать, но был готов на все. Так или иначе, они уезжают.
В телеграмме значилось: «Сожалеем. Никакой возможности оказать помощь ранее конца ноября. Наши сестры в Японии борются с эпидемией среди своих подопечных. Приют в Линцзине с сентября закрыт. Мы вам направим подмогу в конце ноября. Благослови вас Бог». И подпись: «Мать Андреа».
Прочитав это сообщение, Чарльз от злости чуть не бухнул кулаком об стену. Если солгать Одри и сказать, что подмога обещана в ближайшие дни, она, наверное, захочет остаться и передать детей из рук в руки. Да и не дурочка она, ее не обманешь — попросит показать телеграмму. Так что ближе к полудню телеграмма уже была у нее в руках. Серьезная, озабоченная, она прочитала французские строчки.
— Что же нам делать, Чарли? — взволнованно спросила Одри, заглядывая ему в глаза.
Что на это ответить? Он глубоко вздохнул, отлично понимая, какой трудный бой предстоит ему выдержать.
— Я думаю, тебе надо смириться с необходимостью поступить не так, как тебе хочется.
;. Она нахмурилась, но Чарльз предвидел, что она будет возражать, и приготовился опровергнуть ее доводы.
— Как я должна тебя понимать?
— А так, что нравится тебе это или нет, а придется уехать, Одри. У них есть крыша над головой. Есть запас продуктов на какое-то время. И кто-нибудь найдется, кто пожалеет сирот.
Ведь это только на месяц. В ноябре приедут монахини.
— — А если их что-то задержит? Если они вообще не приедут? Если их тоже убьют по дороге?
— Это маловероятно.
— И мой отъезд тоже.
— Старшие смогут присмотреть за маленькими; — с отчаянным упорством произнес Чарльз. Одри смотрела ему прямо в глаза так твердо и решительно, что ему стало страшно. Не мог же он, в самом деле, оставить ее в оккупированной японцами Маньчжурии. Достаточно вспомнить судьбу французских монахинь. При одной мысли об этом он весь похолодел. И, не выбирая слов, Чарльз напомнил о них Одри.
— Я могу сама за себя постоять.
— Вот как? Давно ли?
— Всю жизнь, Чарли. Я с одиннадцати лет живу без родителей.
— Ты с ума сошла? Ты живешь в цивилизованном американском городе, в доме деда, со слугами и в полном комфорте. И ты вообразила, что приспособлена к борьбе за существование в Маньчжурии, где вокруг затаились коммунисты, где повсюду японцы и всякие бандиты и никому нет никакого дела до того, останешься ты жива или умрешь?
— А маленькие дети, по-твоему, приспособлены к жизни без взрослых?
Голос ее задрожал. За прошедшие дни она уже успела привязаться к этим малышам, двое постоянно состязались за право сидеть у нее на коленях, а один всю минувшую ночь проспал, прижавшись к ней, у нее в кровати — к большому огорчению Чарльза. И старшие девочки, Лин Вей и Синь Ю, такие милые, заботливые, доверчивые. Разве Одри может их бросить на произвол судьбы? Она снова обратила взгляд на Чарлкаа, теперь исполненный муки.
— Знаю, дорогая… Знаю… Ужасно, что мы вынуждены их оставить. Но ничего нельзя сделать. Страна вся переполнена людскими страданиями, голодом, беспризорными детьми. Мы бессильны что-либо изменить. То же самое и здесь.
— Я не могу их оставить, Чарли. Это совершенно невозможно. Пусть даже придется пробыть здесь целый месяц, пока не приедут монахини.
У Чарльза сжалось сердце. Он понял, что она не отступит.
И он ничего не может с ней сделать. Она не ребенок. И не восемнадцатилетняя барышня, чтобы распоряжаться ею и приказывать. Она живет своим умом. Чарльзу опять стало страшно.
Как ему быть, если она откажется сейчас уехать из Китая?
— Ну а что, если их придется ждать полгода, Од? Ведь и так может статься. Политическая ситуация может настолько ухудшиться, что французы решат совсем отказаться от этого приюта, и тогда ты застрянешь здесь на годы.
Это была страшная мысль даже для Одри. Но все равно, раз она решила, значит, так и будет. Она не бросит сирот на произвол судьбы.
— Наверно, придется рискнуть, — пожала она плечами, отвечая на его вопрос и пряча свои страхи под маской шутливого безразличия.
Чарльз смотрел на нее с ужасом. Он чувствовал, что в их отношениях происходит нечто непоправимое.
— Одри, прошу тебя… — Он обнял ее, прижал к себе и ощутил, что она вся дрожит. Ну конечно же, ей страшно остаться здесь одной. Но он не согласен сидеть и ждать еще целый месяц, а может быть, два месяца, а может быть, год. Ему необходимо через несколько недель быть в Лондоне.
— А как же мы? Наши отношения? Или они тебе безразличны?
— Конечно, нет. — Она словно бы даже обиделась. — Ты ведь знаешь, что я тебя люблю.
Они действительно по-настоящему любили друг друга. И до сих пор между ними не возникало непреодолимых разногласий.
Но теперь оба оказались бессильны.
— Простишь ли ты меня когда-нибудь, если я останусь здесь? — спросила Одри. Голос ее дрогнул.
— Правильнее было бы спросить, прощу ли я себя. Я не могу оставить тебя в Маньчжурии одну, Од. Не могу! — В порыве отчаяния он ударил кулаком в ладонь. — Неужели ты не понимаешь? Я тебя люблю. Я тебя здесь не брошу. Но задерживаться надолго для меня невозможно. У меня подписан договор. И подходит срок сдачи трех работ. Для меня это дело очень серьезное.
— И для этих детей, Чарли, дело тоже очень серьезное.
Речь идет об их жизни. Бандиты могут прийти и убить их — Бандиты сирот не убивают.
Чарли сказал и осекся. И он и она знали, что это правило не повсеместно. В Китае оно не действует.
— И японцы могут с ними расправиться. И вообще, мало ли что может случиться. Ничего не поделаешь, обстоятельства сложились так, что раз ты не можешь здесь задержаться, значит, тебе придется, по- видимому, разлучиться со мной. Но ты должен понять, Чарли, что в этой ситуации мне принадлежит право свободного выбора, Я взрослый человек и решения принимаю сама, как в Венеции, когда я села в твой
