Цезонии был внимателен. Окончательно вывело его из себя поведение римского народа. Когда император из-за плохого настроения жестом приказал добить гладиатора, который мужественно и долго сражался с двумя ретиариями, зрители начали свистеть. Калигула взбесился не на шутку и приказал эдилу выпустить на арену самых слабых гладиаторов и самых жалких хищников, которые у него были. Зрелище было скорбное. Львы выползли на песок и уснули. Уставшие гладиаторы должны были колоть их, чтобы раздразнить. Толпа тотчас разгадала злой умысел императора. Раздался топот, свист и выкрики: 'Лучше побольше хлеба да поменьше таких жалких зрелищ!'
Оскорбленный император ушел из цирка вместе со своей свитой; вслед ему неслись злобные крики. В лектике он так ворчал, что Цезония заткнула уши.
В нем негодовало оскорбленное самолюбие: возможно ли, этот нищий сброд позволил себе кричать на него? От чувства несправедливости и оскорбления его трясло. Неврастеник и психопат, он искал облегчения в криках и грубостях. Раб не слишком ловко снял с него тогу: сто ударов! Собственный приказ напомнил ему об императорской власти. Он напомнил ему Тиберия за минуту до смерти, испуганного видом непримиримых лиц рабов. Есть ли и среди его рабов враги? Он приказал согнать рабов, которые обслуживали его. Они рядами стояли в большом атрии. Император медленно ставил безобразные ступни на мрамор, медленно шел вдоль рядов. Запавшие глаза отыскивали хоть малейшую черту непримиримости. Он. отобрал пятерых рабов и трех рабынь, во взглядах которых, как ему показалось, он уловил признаки неприязни. Он приказал их раздеть и высечь тут же на глазах у остальных. Бить их должны были их товарищи. Двойное удовольствие. Он любовался, как трескается кожа под ударами кнута. Но это не принесло ему такого удовлетворения, как наказание патрициев, поскольку рабы переносили боль лучше и но кричали так жалобно, как благородные патриции. Но все-таки эта экзекуция немного успокоила его нервы.
Он выгнал всех, ходил по атрию и размышлял. Сенаторы, словно послушные овцы, плетутся за его носилками, а затибрская рвань покрикивает на него на форуме, как грузчики на пристани!
Он приказал накрыть стол для ужина в малом триклинии на двоих. Приглашением осчастливил Кассия Херею. Он ел жаркое, предварительно дав его попробовать Херее, и наблюдал за ним. Этот слуга был слугой моего отца и теперь является оплотом моей власти, говорил он себе. Его знают и любят все воины Рима.
Лицо добродушное, честное, преданное. Поседел, постарел. Не очень-то умно высмеивать его перед людьми.
-- Прости меня, Кассий, эти мои остроты в амфитеатре...
Херея поднял голову и с умилением посмотрел на императора:
-- Ты не должен передо мной извиняться, мой цезарь.
-- Должен. Я иногда поступаю опрометчиво. Такая глупая привычка -неуместно шутить, а потом самому неприятно. Выпьем!
Херея поднял чашу за здоровье императора. Спокойный, твердый, прямой, как дорическая колонна. Отличный парень, думал Калигула. Настроение императора улучшилось. Чувство безопасности. Уверенности. Надежная крепость. Мой Херея. Но, как это часто случалось с императором, внезапно у него в мозгу родилось сомнение: действительно ли мой? Он наблюдал за ним боязливо из-под прикрытых век. Когда-то военный трибун, сегодня префект претория. После меня первый человек в армии.
Херея с удовольствием пережевывал пряный паштет. Потом поднял голову:
-- Утром, когда ты приносил жертву Юноне, я принял военных послов из Галлии, Паннонии и Норика. Германцы бушуют. Похоже на то. что варвары готовятся к чему-то серьезному. Они собираются за Дунаем.
-- Царь квадов Ванний на нашей стороне, -- заметил Калигула.
Херея пожал плечами и сказал сухо:
-- Он германец. Я думаю, что легаты Паннонии и Норика должны говорить с ним языком оружия,
-- На Ванния нельзя идти с мечом, Херея. Пошли легатам мой приказ, пускай они попробуют договориться с ним с помощью золота.
-- Будет сделано, мой император.
-- Если бы началась война, мой милый, ты бы с радостью отправился на поле брани?
У Хереи заблестели глаза. Он весь выпрямился в кресле, словно встал перед императором на вытяжку:
-- Я пойду туда, где будешь ты. Защищать тебя, мой цезарь. Мир, конечно, лучше, -- продолжал Херея, -- но все будет так, как ты скажешь, цезарь.
Калигула смотрел на руки Хереи. Он всегда прямолинеен, идет в открытую, подумал Калигула. Если бы этот старый солдат однажды вздумал устранить меня, как Макрон Тиберия, он наверняка не воспользовался бы для этого ядом или подушкой. Кинжал или меч, это да. Калигула вздрогнул. Глупо так думать. Это мой человек. Но так ли это? Действительно ли? Если это так, то за мной стоит непобедимая военная сила. И он мечтательно начал вспоминать:
-- Помнишь, Херея, как ты носил меня на плечах во время походов легиона? Ах, как давно это было. Отец очень уважал тебя. Я тебя люблю.
Херея забеспокоился. Он не привык к умильному обращению императора и прямо посмотрел ему в глаза. Калигула не отвел взгляда и продолжал:
-- Вот уже полгода, как мы вместе управляем империей, я и ты.
-- Ты очень добр ко мне.
-- Ведь ты единственно преданный мне человек...
Оба продолжали смотреть друг другу в глаза.
-- Да, самый преданный...
-- Это действительно так, как ты говоришь? -- спросил император, растягивая слова.
Херея вспомнил о горьких минутах унижений и издевок. Но разве его Гай не поступал так со всеми? И с важными государственными деятелями, и с сенаторами, и со своим дядей Клавдием. Такой характер. У каждого свои недостатки. Херея -- солдат. Он знает, что такое военное послушание и честь воина. Он ответил твердо:
-- Да, самый преданный до смерти...
-- До смерти? -- тихо переспросил император.
-- До смерти! -- повторил Херея.
Император вынул из складок одежды небольшой флакон и, не спуская с Хереи глаз, вылил содержимое в его кубок с вином.
-- И если я потребую от тебя, чтобы ты выпил эту чашу до дна, мой Херея?
У Хереи потемнело в глазах. Если я не выпью, первый же стражник проткнет мне спину. Выбора нет, если он хочет, чтобы я умер. Он быстро схватил кубок и выпил его до дна.
Калигула встал, обнял его и поцеловал:
-- Спасибо, спасибо, мой Кассий! Вот это верность! Вот это преданность! Прости меня! Я хотел испытать тебя. Прости меня, что я испортил твое вино духами. -- Он сам налил из амфоры ему и себе. -- Пей! Выпьем! Я никогда не забуду этого, никогда не забуду...
Херея смущенно улыбался. Они пили. Вино -- это волшебная палочка, рассуждал император. И действительно, коснешься ею -- и тьма расступится, исчезнут тучи, в просветах между облаками мелькнет звезда, за которой ты пойдешь. После десятого глотка исчезает хаос в мыслях, после двадцатого ты ясно видишь будущее, которое до сих пор было похоже на закатное небо, и в этом будущем сверкает твоя слава, твоя звезда, твое золото, о чем мы сегодня рано утром просили Юнону Монету. Вино -- это такое солнце, под которым ничто не отбрасывает тени.
Император развеселился, велел привести музыкантов. Ему хотелось петь и танцевать. Но не успели еще музыканты коснуться струн, как с улицы до ушей императора донесся страшный крик. Он вышел на балкон. Перед дворцом во тьме ночи, освещенной несколькими факелами, раскачивалась пьяная толпа, из амфитеатра сюда ее привела злоба к императору. Скрывшись в темноте на балконе, Калигула смотрел вниз. В этот момент раздался голос:
-- Тобой мы уже сыты! Мы хотим Гемелла!
Калигула конвульсивно сжал перила.
-- Мы хотим Гемелла!
