Она грустно улыбнулась, подумав о своих мечтах. Столько времени ушло на сочинение этой пьесы, Фабий так измучен, не будь Бальба, им нечего было бы есть, так что заработать теперь нелишне. У них будет свой дом. Она мысленно представила дом Апеллеса, виноградник, и ей даже послышались детские голоса. Но другое воспоминание разом разрушило прекрасную картину:
-- Ты знаешь, какую награду получил Апеллес от императора.
-- Не за пьесу же, моя милая. А за то, что он плохой комедиант. Поведи он себя в трактире иначе, ничего бы и не было. А я всегда сумею вывернуться, потому что я хороший комедиант.
Он взял ее за руку:
-- Не бойся, все будет в порядке!
Она гладила его руку и преданно, с тревогой и верой смотрела ему в глаза. Она понимала, что все уговоры напрасны.
День клонился к вечеру, солнце уже не жгло так немилосердно, дышать стало легче. Цветы на грядке привяли.
Квирина полила их и уселась во дворе шить. Через открытую дверь ей был виден очаг, на котором варился в котелке суп.
Она узнала шаги Бальба. Он вошел во двор, улыбнулся Квирине и бросил ей на колени золотой так. словно это был камешек. Бальб, насвистывая, заговорил:
-- Июнь, вот и жара. В тибурской мастерской было бы, конечно, полегче. Но теперь там не работают. Говорят, закрыли на время. А в римской мастерской дышать нечем.
Он уселся на старый бочонок напротив Квирины.
Квирина смотрела на золотой, все эти речи не могли сбить ее с толку. И, дождавшись паузы, она энергично перебила Бальба:
-- Мы не можем все время брать у тебя деньги, дядя.
Он насмешливо оскалил желтые зубы:
-- Ну и ну! Не можете, говоришь. Чепуха. Когда будут, вернете. Я вам одолжил, вот и все. Золотой. Пф! У меня этих золотых, как блох.
Квирина, взвешивая монету на ладони, подозрительно смотрела на Бальба:
-- Откуда это у тебя?
-- Украл! Ты же знаешь! Руки-то у меня проворные, а? -- набросился на нее Бальб.
-- А куда исчезла статуэтка бога Баала? -- поинтересовалась Квирина.
-- Видишь ли, Руфий, он из нашей мастерской, хочет сделать точно такую же. Так что я ему ее одолжил, -- забормотал Бальб.
-- Значит, ты ее заложил? -- строго спросила Квирина.
-- Эй, девушка, не мели чепухи, посматривай-ка лучше за супом! Пригорит он у тебя! -- взъерепенился Бальб.
Квирина подбежала к очагу, долила в котелок воды. Потом спрятала золотой и вышла во двор. Некоторое время она шила молча, горбун смотрел на нее и тоже молчал. Его карие глаза снова потеплели. Вдруг Квирина подняла голову и, снизив голос до шепота, спросила:
-- Это правда, что он приказал убить своего брата Гемелла?
Бальб кивнул.
-- Какой ужас! Я видела его однажды на форуме. Он вместе с бабкой выходил из храма. Нежный такой мальчик...
-- Какой там мальчик! -- досадливо проговорил Бальб. -- Соперник, нежелательный противник, тут уж не посмотрят, что это ребенок. Да ты не думай об этом. От твоих слез он не воскреснет.
На улице послышался громкий голос Скавра. Он горланил рыбацкую песню:
Не пугайтесь, рыбки, мне вас но поймать.
Прохудилась лодка у меня опять.
Одному же с этим мне никак не справиться,
Здесь нужна в помощники стройная красавица.
Эй, беги, красотка, за смолою в дом
И ко мне на берег приходи потом:
Залатаем лодку мы с тобой вдвоем!..
Тра-ля-ля, тра-ля-ля, тра-ля-ля-ля.
'Ага, выпил маленько наш поставщик рыбы', -- подумал Бальб. Пошатываясь, с кружкой в руке Скавр вошел во двор, и песню сменил речитатив:
-- Дурень я, дурень ты, все мы дурни тут...
-- Не ори! -- остановил его Бальб, кивнув головой на дом. -- Почему это мы дурни, ты, умник?
Скавр стеклянными глазами посмотрел на Бальба, отдал ему кружку, Квирине протянул кулек с рыбой и понизил голос:
-- Дурни мы, потому что разини. А вот кто на работе это самое делает, живет получше нас. Все им даром достается -- и жратва, и деньги, И никаких налогов. Ой, держите меня! Опять ввели новые налоги! На суды, на свадьбы, на похороны -- на все! -- Голос Скавра возвысился. -- А сегодня еще новый налог -- на игру в астра... астрагал и в микаре! Чуешь, что это значит? Это специально для нас придумано. Брюхатые в микаре не играют, они только в кости дуются. Скоро и облегчиться без налога не дадут!
-- Да, и вправду мы дурни, -- присоединился к нему Бальб.
-- Мерзавцы проклятые! Я как это услыхал, взяла меня злость: зачем надрываться? Зачем позволять им себя обкрадывать? Лучше уж я объявлю себя нищим, пусть меня государство кормит, раз у него руки такие длинные!
-- Да, братец, -- отозвался Бальб, -- будь у тебя золотая монета с изображением Августа, не пришлось бы тебе торчать в вонючей хибарке и чинить свое рассохшееся корыто. Я прямо вижу, как ты восседаешь в резной лектике, а сам весь золотом увешан! Я бы тоже хотел считать не на ассы, а на золотые. Тогда и меня, горбуна, каждая считала бы красавцем...
За углом послышались тяжелые шаги. Во двор вошли три вигила.
-- Здесь живет актер Фабий Скавр?
-- Да... а что... -- медленно отвечал Бальб.
У одного из вигилов в руках был свиток.
-- Мы принесли официальное извещение.
Фабий вышел, взял послание, прочитал. И всплеснул руками от счастья:
-- Ура! Мы будем играть! 'Фаларид' разрешен! И без изменений! -- Он схватил Квирину на руки и закружился с ней по двору.
Вигилы ушли, затихли звуки их шагов вдали.
Фабий радовался как ребенок. Обращаясь то к отцу, то к Бальбу, он говорил:
-- Это просто великолепно, что все прошло так гладко! Теперь мы начнем репетировать! Разрази их гром, почему они не идут?
-- Кто?
-- Да актеры же?
Бальб перевернул рыбу на сковородке.
-- Рыба готова! -- сказал он.
-- Надо бы выпить, раз... раз нам разрешили постановку... Но у меня нет... -- озабоченно заговорил Фабий.
Квирина подала ему золотой.
-- Откуда ты это взяла?
Она указала на Бальба.
-- Спасибо, Бальб. Я скоро верну тебе долг, как только начнем играть.
-- Оставь эти фразы для сцены, -- перебил его Бальб. -- Я пошел за вином.
И тут повалили гости, первая пришла Волюмния, за ней остальные. Все были обрадованы расторопностью и мудростью цензуры. Никто не ждал, что все пройдет так быстро и гладко. Волюмния хлопнула Квирину по спине:
-- Так что ж, детка? Возьмемся за тряпки?
Квирина вынесла из дома охапку лоскутов. Из них будут сделаны костюмы для исполнителей 'Фаларида'. За образец они взяли рисунок с греческой вазы, помнящей времена Эмпедокла.
