пищи,Кубки, откуда вино эти люди надменные пили.Вытрясли наземь огонь из жаровен и в них положилиМного новых поленьев сухих – для тепла и для света.На Одиссея вторично Меланфо накинулась с бранью:'Надоедать нам и дальше всю ночь напролет ты желаешь,По дому всюду слоняясь и нагло глазея на женщин?Вон убирайся, несчастный! Нажрался ты всласть – и довольно!Вот как хвачу головней, отсюда ты вылетишь мигом!'Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей многоумный:'Что с тобой? Почему ты ко мне пристаешь так сердито?Иль потому, что я грязен, что рубищем тело одето,Что побираюсь по людям? Нуждой я к тому приневолен!Странники, нищие люди всегда ведь бывают такими.Некогда собственным домом и сам я промежду согражданЖил – богатый, счастливый, всегда подавая скитальцу,Кто бы он ни был и, в чем бы нуждаясь, ко мне ни пришел он.Множество было рабов у меня и всего остального,С чем хорошо нам живется, за что нас зовут богачами.Все уничтожил Кронион. Ему, видно, так пожелалось.Как бы, смотри, не случилось того же с тобой! ПотеряешьВсю красоту, какой ты теперь меж рабынь выдаешься.От госпожи тебе может достаться, тобой прогневленной.Может прибыть Одиссей: ведь надежда еще не пропала.Если ж погиб Одиссей и домой никогда не вернется,Есть у него уж такой же, по милости Феба, как сам он,Сын Телемах. От него ни одна не сумеет из женщинГнусное скрыть поведенье свое: он уже не ребенок'.Так сказал Одиссей. Услыхала его Пенелопа,Стала служанку бранить, назвала и так ей сказала:'Да, нахалка, собака бесстыжая! Скрыть не сумеешьДел ты своих от меня! Головой мне за них ты заплатишь!Все прекрасно ты знала, сама я тебе говорила,Что собираюся в доме своем расспросить о супругеСтранника этого, ибо безмерно я сердцем страдаю'.Ключнице после того Евриноме она приказала:'Ну-ка подай табуретку, покрой ее сверху овчиной.Сядет гость на нее, чтоб слова говорить мне, а также,Чтобы слова мои слушать. Его расспросить я желаю'.Так Пенелопа сказала. Послушалась ключница, быстроС гладкой пришла табуреткой, поставила, мехом покрыла.Сел тогда на нее Одиссей, в испытаниях твердый.Первой к нему Пенелопа разумная речь обратила:'Вот что прежде всего сама, чужеземец, спрошу я:Кто ты? Родители кто? Из какого ты города родом?'Ей отвечая на это, сказал Одиссей многоумный:'Женщина, кто порицать тебя на земле беспредельнойМог бы осмелиться? Слава твоя достигает до неба.Ты – словно царь безупречный, который, блюдя благочестье,Многими правит мужами могучими. Строго повсюдуПравда царит у него. Ячмень и пшеницу приносятЧерные пашни; плоды отягчают древесные ветви;Множится скот на полях, и рыбу моря доставляют.Все – от правленья его. И народы под ним процветают.Лучше б меня о другом чем-нибудь ты расспрашивать стала.Не узнавай, умоляю, о роде моем и отчизне.Сердце мое еще больше страданьем наполнится, еслиВспомню я все. Я очень несчастен. И мне не годитсяВ доме чужом заливаться слезами и всхлипывать горько.Нехорошо горевать непрерывно, о всем забывая.Не осудила б какая рабыня меня иль сама ты:Плавает, скажут, в слезах, потому что вином нагрузился!'Мудрая так Пенелопа на это ему отвечала:'Нет, чужеземец, мою добродетель – мой вид и наружность — Боги сгубили с тех пор, как пошли аргивяне походомНа Илион, а меж них и мой муж Одиссей находился.Если б, вернувшись домой, заботой меня окружил он,Больше б я славы имела, и было б все много прекрасней.В горе теперь я. Как много мне бед божество ниспослало! Первые люди по власти, что здесь острова населяют —Зам, и Дулихий, и Закинф, покрытый густыми лесами,И каменистую нашу Итаку, – стремятся упорноК браку меня принудить и грабят имущество наше.Сердца не трогают мне ни просящий защиты, ни странник,Также никто и меж тех, кто глашатаем служит народу.Об Одиссее одном я тоскую растерзанным сердцем.Тем же, кто с браком торопит, такую я выткала хитрость:Прежде всего божество мне внушило, чтоб ткань начала яТкать, станок превеликий поставив вверху, в моей спальне,Тонкую, очень большую. Я им объявила при этом:– Вот что, мои женихи молодые, ведь умер супруг мой,Не торопите со свадьбой меня, подождите, покаместСавана я не сотку, – пропадет моя иначе пряжа! —Знатному старцу Лаэрту на случай, коль гибельный жребийСкорбь доставляющей смерти нежданно его здесь постигнет,Чтобы в округе меня не корили ахейские жены,Что похоронен без савана муж, приобретший так много. —Так я сказала и дух им отважный в груди убедила.Ткань большую свою весь день я ткала непрерывно,Ночью же, факелы возле поставив, опять распускала.Длился три года обман, и мне доверяли ахейцы.Но как четвертый приблизился год, и часы наступили,Месяцы сгибли, и дни свой положенный круг совершили,Через рабынь, бессердечных собак, все им стало известно.Сами они тут застали меня и набросились с криком.Волей-неволей тогда работу пришлось мне окончить.Брака теперь избежать не могу я, и новая хитростьМне не приходит на ум. Родные меня побуждаютК браку. Мой сын негодует, смотря, как имущество гибнет.Он уже все понимает, он взрослый мужчина, способныйСам хозяйство вести и славу добыть через Зевса.Все-таки ты мне скажи, какого ты рода, откуда?Ведь не от дуба ж ты старых сказаний рожден, не от камня'.Ей отвечая на это, сказал Одиссей многоумный:'О достойная чести супруга царя Одиссея!Ты упорно желаешь о роде моем допытаться.Ну хорошо, я скажу. Но меня еще большим печалямЭтим ты предаешь. Так в жизни бывает со всяким,Кто столь долгое время, как я, на родине не был,Много объехал чужих городов и страдал так жестоко.Все ж и притом я скажу, что спросила и хочешь узнать ты.Есть такая страна посреди винно-цветного моря, —Крит прекрасный, богатый, волнами отовсюду омытый.В нем городов – девяносто, а людям, так нету и счета.Разных смесь языков. Обитает там племя ахейцев,Этеокритов отважных, кидонских мужей; разделенныхНа три колена дорийцев; пеласгов божественных племя.Кнос – между всех городов величайший на Крите. Царил в немДевятилетьями мудрый Минос, собеседник Зевеса.Храброму Девкалиону, отцу моему, был отцом он.Девкалионом же я был на свет порожден и властительИдоменей. Но в судах изогнутых с Атридами вместеВ Трою он отплыл. Эфон – мое знаменитое имя.Был я моложе его. Он старше и духом отважней.Там Одиссея я видел, одаривал щедро, как гостя.Ветра ярая сила, в то время как в Трою он ехал,К Криту его загнала, отбивши от мыса Малеи.Стал он в Амнисе. Пещера богини Илифии есть там.В гавани этой опасной с трудом лишь он спасся от бури.Идоменея спросил он тотчас же, поднявшись к нам в город.Был он ему, по словам его, гостем почтенным и милым.Но уже десять прошло иль одиннадцать зорь, как уехалИдоменей с кораблями своими двухвостыми в Трою.Я Одиссея привел во дворец наш и принял радушно,И угощал из запасов, в обильи имевшихся в доме.Также товарищам всем Одиссея, с ним вместе прибывшим,Светлого дал я вина и муки, их собравши с народа,Как и говяжьего мяса, чтоб было чем дух им наполнить.Целых двенадцать там дней богоравные ждали ахейцы.Яростный северный ветер держал их. Стоять и на сушеБыло нельзя. Божеством он каким-то был послан враждебным.Лишь на тринадцатый день он утих, и ахейцы отплыли'.Много в рассказе он лжи громоздил, походившей на правду.Слушала та, и лились ее слезы, и таяли щеки,Так же, как снег на скалистых вершинах возвышенных тает,Евром согретый и раньше туда нанесенный Зефиром;Реки быстрее текут, вздуваясь от таянья снега.Таяли так под слезами ее прекрасные щекиВ плаче о муже своем, сидевшем пред ней. Одиссей жеВ сердце глубоко жалел рыдавшую горько супругу,Но, как рога иль железо, глаза неподвижно стоялиВ веках. И воли слезам, осторожность храня, не давал он.После того как она многослезным насытилась плачем,С речью такой к Одиссею опять она обратилась.'Мне теперь хочется, странник, тебя испытанью подвергнуть.Если вправду товарищей ты угощал ОдиссеяИ самого его там у себя, как меня уверяешь,То расскажи мне, какую на теле носил он одежду,Как он выглядел сам и кто его спутники были'.Ей отвечая на это, сказал Одиссей многоумный:'Женщина, трудно о тех говорить, кто так долго далекоПробыл. Теперь ведь двадцатый уж год с той поры протекает,Как он уехал оттуда и родину нашу покинул.Все же тебе расскажу я, что память моя сохранила.Плащ двойной шерстяной имел Одиссей богоравный —Пурпурный. В этом плаще золотая застежка входилаВ парную трубку, а сверху они прикрывалися
