– Старуха отдала нам бумаги. – Милка присела рядом. – Продать их… Богатым станешь. Любая за тебя пойдет.
– Тебе деньги нужны?
– Иногда мне хочется голову в петлю… А что деньги? Хотя есть смысл, когда они есть… Дура я… Нынешней ночью заперла обе двери на ключ – боялась… побежишь на свидание с молочницей. Ревную тебя.
– Как так – заперла? – подскочил я.
– Обыкновенно… Ты уже много времени без женщины. Подруга говорила, мужики после длительного воздержания любую готовы… лишь бы баба.
Я хотел рассказать Милке о видении с закрытыми глазами, о прохождении сквозь подпертую лопатой дверь, но… Слишком много всего происходит рядом с нами, и немудрено, что нервишки у моей подруги могут сдать.
– И зачем я сорвалась из Ленинграда?.. Сидела бы и не рыпалась. Не с моим характером… Только вот, будто кто толкает меня – останься, будь рядом с Поляковым. Прямо жить без тебя не могу. Хочу с тобой.
Она всхлипнула, вытерла слезы безымянным пальцем правой руки.
– Успокойся. В древности, говорят, цветы ландыша… И осекся, поймав взгляд насупившейся девушки.
Милка замкнулась, на вопросы отвечала односложно. Когда Жорка сказал что-то про грядки, вспыхнула:
– Заткнись, йог недоделанный!
– Что это с ней? – спросил Жорка шепотом, подождав, пока Милка не вошла в дом. – Поругались?
Я пожал плечами и глянул в его глаза – обыкновенные круглые зрачки в центре серой радужки.
Сортир нуждался в чистке. Работа не из приятных, но надо. Жорка суетился рядом, помогал советом и делом – принес ржавый черпак, пожарное ведро – конус с ручкой и показал вырытую в незапамятные времена яму. Однако носить дерьмо отказался наотрез.
– Значит, советы давать можешь, а как дерьмо носить – в сторону. Так? – спросил я, усмехнувшись.
– Каждому свое, – невозмутимо ответил он.
– Вали отсюда! – крикнул я, прилаживая черпак к палке. – Вали, пока этот колпак на голову тебе не надел!
Странное дело, каждый человек может надавать кучу советов, но дерьмо таскать и грязь разгребать – извините.
Философствуя таким образом, я провозился с сортиром до позднего вечера. Сбегал на озеро, основательно вымылся и поспел к ужину. Милка продолжала молчать. Плохо было то, что я не понимал причин обиды. Старуха отнеслась к нашей размолвке равнодушно.
На ночь она велела Жорке отправляться спать в сарай, а мне был отдан топчан.
Меня разбудил звук кастаньет.
В лес углубился метров на двадцать… Остановка по приказу бабы Ани.
– Как вам удается прятаться от меня? – спросил я, озираясь. – Где вы?
– Сегодня все узнаешь. Ты сейчас, наверное, ощупываешь веки? Проверяешь?
– Да… и они опущены. Но я все вижу. Почему так?
– А ты открой глаза, но бойся ослепнуть. Представь, что долгое время сидел в темноте – чтоб глаза привыкли.
Ладонями прикрыл глаза. Сквозь щели между пальцами пробивался яркий свет.
– Торопиться некуда, – голос бабы Ани. – Не суетись.
Свет стал бледнеть. Уменьшилась боль в глазных яблоках. Показалось, рядом кто-то стоит. Треск сучьев под неосторожными ногами и… все стихло. Спустя несколько минут я отнял ладони от распахнутых глаз… Мутное марево колыхающегося тумана… Местность незнакомая. Вроде и лес, но не тот: толстые стволы дубов, ярко-зеленая трава… Поднял желудь… нет, я не смог его поднять.
– Поляков! – услышал я голос. Обернулся и чуть не сел от неожиданности.
– Стоценко?! Ты… Ты проснулся? – воскликнул я.
– На руки свои глянь, пока не отчалил, чтоб в другой раз спокойнее было.
Что такое?.. Не было у меня рук, а были звериные лапы с длинными когтями (пальцами?). Да и сам я был весь в шерсти.
Стоценко встряхнулся и… превратился в зверя, похожего на громадную обезьяну.
– И ты такой же, – сказал он.
Я ощутил мощь мускулов. Хотелось скакнуть на дерево и насладиться силой рук, ног…
– Пора затворять глаза, сударь, – послышался голос бабы Ани. – Завтра будет больше времени. Поторопись, сударь, поторопись.
– Подожду тебя здесь, – сказала обезьяна-Стоценко. – Вдвоем мы скорее разберемся. Пока.
