— Все, больше не буду читать проповеди напрямую. Только через толмача.
— Расположение паствы ты этим не завоюешь.
— И то верно, Гостемил. Уж я просил дьякона, чтобы он меня учил, но он тупой. А Илларион отказывается. Может, болярин, ты меня выучишь?
— Может ты меня в прачки к себе возьмешь?
— Прости, болярин.
— Хмм.
Помолчав, стесняясь, Хвеопемпт сказал, чтобы перевести разговор на другую тему:
— Вот я был давеча в Жемчужном Монастыре, это отсюда двадцать аржей. Хорошо там монахи устроились. И знаешь ли, болярин, вино там у них отменное, но лучше всего — кухня. Уж до чего я не люблю чревоугодие, и вот не мог остановиться. На месяц вперед набил себе пузо.
— Логично, — согласился Гостемил. — Мирских радостей у монахов в жизни мало, вот и угождают себе, как могут.
— Да. Я их поваров расспрашивал, где они такому научились. А они мялись, мялись, да и признались — приезжал к ним один, на всю братию приготовил ужин, так они так его умоляли, плакали даже, что он им рецепты на всякие блюда дал, много. И показал, как готовить.
Да, подумал Гостемил. Что сказали бы монахи, попробовав стряпню Нимрода. Выкинули бы рецепты эти, заезжим проходимцем им подаренные, сели бы и заплакали. Никогда им такого не пробовать, что Нимрод готовить умел.
— Вот у меня как раз осталось, они мне в дорогу дали… — Хвеопемпт стал рыться в мешке. — К сожалению, только сладкое… пряники… вот, болярин, попробуй.
Гостемил взял здоровой рукой пряник и повертел его в пальцах. Надкусил, пожевал, проглотил.
— А зачем этот малый приезжал в монастырь? — спросил он.
— Хмм…
— Да уж рассказывай, Хвеопемпт, чего там.
— Учил братию в мяку играть.
— В мяку? — удивился Гостемил.
— Да, — стесняясь подтвердил Хвеопемпт.
— На деньги?
— В мяку задаром не играют, насколько мне известно.
— И брал себе часть за устройство! — догадался Гостемил.
— Не только, — поспешно сказал Хвеопемпт. — Еще говорил он, что господин у него стал старый и капризный, возни с ним много, и если уж очень он повару своему надоест, то примет повар постриг и в Жемчужный пристроится. Понятно, что перспектива заполучить себе такого повара и устроителя игр привела в восторг всех, включая настоятеля.
Нимрод, Нимрод, подумал Гостемил, перефразируя Платона. Вы, иудеи, как дети. Останься ты в живых, выпорол бы я тебя. Ну да ладно. И все-таки вот ведь хитроарсельная сволочь какая! Я тут забочусь, Хелье побежал к Иллариону службу заказывать, чтобы Господь тебя миловал и память была — а тебя в молитвах, оказывается, поминают ежедень целым монастырем, полным составом, да при том не по долгу службы, а совершенно искренне! Да с такой рекомендацией не то, что сразу в Рай — скаммель специальный сделают, рядом со Святым Петром посадят! Хитер Нимрод, хитер.
Увидев митрополита и Гостемила, стража распахнула ворота детинца. Предупредительный Хвеопемпт подвез болярина к самому входу в каменную часть терема.
Остов деревянной части, черный, бесформенный, лип к белой стене и портил общий вид. Зодчие, коих Ярослав планировал занять реставрацией, еще не вернулись в столицу.
Прошлым вечером, вместо того, чтобы явиться к усталому, разбитому, утомленному великими свершениями мужу в спальню, Ингегерд торчала в столовой с детьми. Прибыли из Берестова анькины друзья, теплая компания — два парня и девка, того же возраста, что и Анька, и заняли собою весь терем — слонялись, шумели, выкрикивали бессмыслицы, смеялись неизвестно над чем, и конечно же перебрасывались фразами, недоступными пониманию других поколений.
— Гров, как было дысь у чернявки на бусте?
— Все ходили горбатые, — отвечал прыщавый Гров в рубахе и второслойнике до самого полу, с рукавами такой длины, что руки скрывались в них полностью. — Кика сбрилась, так на нее между делом Плат мухру нашикал.
— Ничего он не нашикал, — возражала Кика в сапогах, стилизованных под лапотоги, в повойнике, левая сторона которого свисала ниже плеча. — Порядка нет! Он скромотошный.
— Гузявый он, а не скромотошный, — подала голос Анька.
Четвертый, по имени Жа, прокомментировал это, сложив губы трубочкой и шумно втягивая воздух ртом, что рассмешило остальных.
Ярослав постоял у двери, покачал головой, походил по проходу возле спальни в одной рубахе, рассчитывая, что совесть у Ингегерд все-таки проснется, наткнулся на озабоченную Элисабет и наорал на нее. Элисабет, перепугавшись, сказала, что шляется она по терему потому, что не может найти себе места после получения письма от Харальда. Харальд в очередной раз делает ей предложение и грозится прислать небывалый подарок из Константинополя, где в данный момент отдыхает после сражений. Ярослав ушел в спальню, хлопнув дверью.
Сперва ему не нравились ухаживания Харальда за Элисабет — Харальд, свирепого вида варанг, провел целый год в Киеве, обхаживая пухлую дуру и один раз приняв участие в походе с войском Ярослава. Затем он уехал на юг, и там сражался в византийском войске — в Сирии и Сицилии, сражался храбро, военная слава его росла. Были у Харальда и политические амбиции — родство с конунгами не давало ему покоя. Видя, что вытворяет Элисабет в отсутствие Харальда, с кем путается, Ярослав готов был изменить свое мнение о лихом вояке. Теперь же, после встречи с Лелем, он надеялся, что любовь Харальда к его дочери не угаснет в походах. Пусть забирает, пусть увозит хорлу в Норвегию! Пусть попробует Элисабет своевольничать, заглядываться на смазливых парней при таком муже — научит ее Харальд, как вести себя!
Где же, однако, Ингегерд? Идти вниз и звать ее — унизительно! Почему она не приходит?
Он уснул. Ингегерд пришла только под утро. Настроение у Ярослава было отвратительное.
Выйти из саней оказалось проще, чем Гостемил предполагал, а на крыльцо ему помогли подняться дюжие стражники, узнавшие его. Они же поведали ему, что князь в данный момент хвестует, празднуя победу, в гостиной, которая уже послужила Ярославу в качестве занималовки, а теперь переоборудована в столовую. Гостемил поблагодарил стражей, от дальнейшей помощи отказался, и определил направление. Гостиная находилась, к счастью, на первом этаже. Стуча посохом через равные интервалы, Гостемил дошел до проема.
Ярослав в скромной одежде, без корзно, сидел во главе длинного стола, вокруг которого собрались человек двадцать. Из них половину составляли люди из княжеской дружины, в их числе Ляшко и Жискар. Владимир и Вышата поместились по правую руку князя. Среди остальных Гостемил узнал ратника Погора, действительно принимавшего участие в защите детинца. Остальные вояки были представителю рода Моровичей незнакомы. Да и безразлично ему было, кто именно сидит за столом. Праздничный хвест в честь победы — люди пришли поесть и выпить.
Функции развлекателя честной компании выполнял стареющий киевский трубадур Михал, чьи опусы нравились когда-то жене Хелье. За последние десять лет симпатичный, среднего роста, артистичный Михал так примелькался в Киеве, что выступления его вызывали лишь сентиментальные, ностальгические чувства, и новое воспринималось в том же ключе, что и старое. Глуповат и безопасен стал Михал. В тереме бывал он нынче часто, и все пороки придворного музыканта (надменность, алчность, боязнь за реноме, пристрастие к слишком богатой даже для известного гусляра одежде с намеками на принадлежность к воинской аристократии, и прочее) — проявлялись в нем теперь ярко, и Михалу в голову не приходило их скрывать. Сидел он отдельно от всех, чуть отодвинувшись от стола, как Иуда на появившейся четыре века спустя фреске Андреа дель Костаньо. Увидев Гостемила, Михал прервал игру. И остальные хвестующие
