— Не из церковных средств, надеюсь?
— Пощади! Все, что у меня было, все, накопленное на старость — все отдал.
— Священнику не к лицу копить на старость. Что за стяжательство! Стыдись, Доменико. Ладно… Однако, список ты получил ловко и быстро, и это, вроде бы, даже не копия, а оригинал, поскольку я узнаю руку…
— Беатиссимо!
— Мне хотелось бы узнать… просто из любопытства, Доменико… Кто тот человек, который доставил тебе этот список?
— Зачем тебе, беатиссимо падре? Зачем?
— Да просто так! А может я сам его нанять захочу, со временем. Как его зовут?
— Пощади!
— Перестань разыгрывать комедию. Иначе я отлучу тебя от церкви и порекомендую в какой-нибудь комедийный театр. Имя!
— Мишель.
— Мишель? Хмм… Мишель… Франк?
— Вроде бы да.
— Что-то знакомое… Молодой, лет двадцати двух?
— Да.
— Как ты его нашел?
— Беатиссимо…
— Не серди меня, это несерьезно.
— Мне его порекомендовали.
— Ага. Ну, что ж, кажется, я знаю, кто это. Заплатил ты ему, я думаю, щедро. Поскольку выхода не было. Но, правда, парень на этом не остановится. Копит деньги для какого-то значительного предприятия, с лихоимством связанного. На что это он нацелился, вот бы узнать. Ожерелье знаменитое какое-то, или перстень, или что? Красный Дракон? Реки Вавилонские? Литоралис? Что-то в этом роде. А тебе не кажется странным, Доменико, что у тебя, священника, есть знакомые, могущие порекомендовать тебе вора, пусть даже такого высокого класса, как Мишель?
— Всякий прихожанин…
— Да знаю, знаю. Не всякий, но многие. Воров развелось в христианском мире — не перечесть! Хорошо, теперь о деле. Мне тут грамота пришла с польского пограничья. Требуют, чтобы я послал в Глогов священника, по случаю венчания будущего повелителя Полонии. Выбери кого поплоше, там его наверняка дикие поляки убьют.
— Да как же, беатиссимо…
— Делай, что тебе говорят! Чтоб священник нынче же к вечеру выехал в Глогов! Все, иди.
— Благословение…
— Благословляю тебя, иди.
Доменико поковылял через площадь. С другой стороны площади к повозке Бенедикта широким шагом приближалась женщина, закутанная, несмотря на теплый день, в длинное мантелло.
— Я готова, — просто сказала Эржбета, подходя.
— Замечательно. Свита моя уж на пароме, рать ждет на берегу. А где сопляк?
— Сейчас будет. Он что-то дописывает там. Уже одетый.
— Ты читала, что он там пишет?
— Нет.
— Ну, это ничего. В дороге переведешь мне, для развлечения. А дочка твоя где?
— Она решила остаться здесь.
— Окончательно?
— Вроде бы да. В крайнем случае, она знает, где меня найти. В Риме сейчас опасно, пусть лучше она здесь…
— Не слишком опасно. Увидишь, как с ратью подойдем, так все шелковые станут, мирные, тихие.
— Драки не будет?
— Скорее всего нет. Но если будет, то, что ж… Ну, выгонят меня… Поедем мы с тобою в Константинополь, и я стану там патриархом.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. СВАДЬБА
Прибывший из Венеции священник непрерывно чихал и кашлял, латынь знал плохо, временным нефом и алтарем остался доволен, кривился, глядя на бигус, и много пил. Узнав, что предыдущего священника Глогова сожгли вместе с церковью восставшие рольники, пришел он в уныние, и даже пытался доказывать Казимиру, что северным народам церковь ни к чему. Казимир привел в пример Землю Новгородскую и Данию — севернее Полонии, на что священник, кашляя, сказал, что сии географические данности являются на самом деле выдумкой язычников. Казимир велел священнику взять себя в руки, обвенчать его с Марией, а затем убираться восвояси. Сделалась заминка — Мария оказалась некрещеной. Прелат, чихая пуще прежнего, объяснил, что крещение взрослых — дело не одного дня, а шести месяцев. Нужно проводить ежедневные душеспасительные беседы, читать псалтырь, и помогать нищим. Казимир возразил, что вырывание ноздрей клещами займет не больше минуты, и священник стал меньше чихать, реже кашлять, и в присутствии двух свидетелей крестил княжну по католическому обряду. Мария восприняла обряд серьезно, позабавив жениха, человека верующего, но к обрядам относящегося скептически.
Хелье, не находящий себе места, с утра окунувшись в Одер (или в Одру, как называли эту реку поляки) и надев чистое белье, ворчал себе под нос, огрызался на Дира, готов был драться со всем светом, успел за короткий срок оскорбить всех воевод вместе и каждого по отдельности, и провел остаток дня в поисках подходящей в такой момент женщины, но почему-то все женщины в Глогове казались ему непривлекательными, грубыми, и глупыми. Он решил съездить в Саксонию, и даже дошел до переправы, и позвал перевозчика — когда собственное малодушие предстало ему во всей своей неприглядности. «Неделю буду страдать, а потом пересилю себя» — вспомнил он слова Гостемила.
Лучик мой, где ты, Лучик, как же мне тебя не хватает, подумал Хелье.
Он вернулся в замек, рявкнул на Дира, и завалился спать, и всю ночь не сомкнул глаз.
Под утро, злой, с кругами под глазами, с дрянным привкусом во рту, он оделся в почищенное и починенное местными умельцами саксонское платье и пять часов до полудня — время венчания — провел, точа сверды, ножи и кинжалы, какие мог найти в замеке. Повар, которому он заточил четыре ножа, пришел в восхищение. Любым из замековых ножей теперь можно было хоть бриться.
Ударили в колокол. Народ потянулся к церкви. Жених и невеста, оба бледные, торжественные, в длиннополых свадебных нарядах, встали перед священником. Прелат, чихая, прочел молитву. Рикса, стоя в первом ряду, смотрела в пространство. Хелье, у противоположной стены, пригляделся и многое понял. Красивая женщина, подумал он. И чем-то напоминает Марию. Чем-то они похожи. И что-то между ними произошло. Впрочем, все это меня больше не касается.
— Я согласна, — услышал он низкий голос Марии.
И увидел Казимира, скрепляющего марьяжный контракт страстным поцелуем, принятым и возвращенным с неменьшей страстью невестой, будущей королевой Полонии.
Перекрестившись на алтарь (не Создатель ведь, хозяин дома сего, обидел Хелье, а Мария), варанг смоленских кровей пошел к выходу.
Вернувшись в спальню, которую он делил с Диром, Хелье сказал другу:
— Все, собирайся, едем в Киев.
— В Киев?
Дир нахмурился.
— Да. А что еще делать в этой дыре? Молодожены в безопасности — десять тысяч войска у них под рукой.
