которой известен был, помимо самого Хелье и Ярослава, еще и Нестору. (Нестор этот шифр и придумал, о чем Ярослав, естественно, не знал). Затем он написал вторую грамоту — собственно цирюльнику Томлину, после чего, запечатав обе грамоты, он походил по земеку и по двору, рассматривая находящихся там, выискивая кандидата. И заметил — бледного, спешащего куда-то Леха.
— Лех, друг мой!
— Хелье, здравствуй. Я, к сожалению, спешу…
— Это не займет много времени. Должен тебе сказать, Лех, что выглядишь ты, как человек, которому хочется куда-нибудь уехать.
Лех остановился и уставился на Хелье. И побледнел еще больше.
— Именно, — сказал Хелье. — Я предоставлю тебе, если хочешь, такую возможность. Ты знаешь, где находится Бродно?
Лех не ответил.
— Вот и хорошо, что знаешь. В Бродно живет один мой знакомый цирюльник. Очень хороший цирюльник, из тех, кто не ходит по домам — ходят к нему. Мы состоим с ним в переписке, Лех, и мне нужно, чтобы ты доставил ему два письма, и это срочно. Денег на дорогу я тебе дам, вот кошель, а плату за услугу от моего имени даст тебе сам цирюльник, а зовут его Томлин. Кстати, он тебе подкоротит слегка волосы, так ты не отказывайся, он свое дело знает. Возьми самую лучшую лошадь и езжай себе.
— Я не могу уехать прямо сейчас.
— Жаль.
— Но, возможно, смогу скоро…
— Как скоро?
— Сегодня.
— Ты меня этим весьма обяжешь.
Через два часа Хелье снова увидел Леха — садящегося на лошадь. Вот и хорошо — теперь и охраны никакой не нужно, теперь я поеду спокойно с Диром и его дружками, подумал он.
— Сын мой, — сказала Рикса, оставшись с Казимиром наедине. — Сын мой, я рада за тебя, рада твоему возвышению, и верю, что вскоре вся Полония признает тебя своим господином.
— Благодаря тебе, — учтиво заметил Казимир.
— Не льсти мне, сын мой. Я пришла, чтобы предупредить тебя о последней, самой большой опасности.
— Я слушаю, — сказал Казимир мрачно.
— Враги нашей семьи очень сильны, тебе это известно. Твоя… жена… возможно, она изменилась с тех пор, как… И все же, она из их числа. Остерегись, сын мой. Я не верю ей. Видишь — я силюсь, и даже не могу назвать ее по имени. У нее свои планы… Скажи хоть что-нибудь, сын мой.
Помолчав, Казимир чуть отодвинул скаммель от скаммеля матери и вытянул ноги.
— Многое изменилось, матка, с тех пор, как мы с тобою жили в Саксонии.
— Вижу.
— Все это время ты хотела, чтобы я стал королем.
— Да. Да! Возможно, я была не права.
— Это не имеет значения. Ты этого хотела. А ход мыслей короля отличается от хода мыслей обычного человека. Желания у короля — королевские, страхи тоже, побуждения, поступки — все это другое. И многие, даже близкие королю люди, не в силах понять королевских побуждений. Ибо для того, чтобы их понять, нужно самому быть королем.
— Сын мой, все это так. И все-таки, как твоя мать, я обязана тебя предупредить.
— Я благодарен тебе за это.
— Мы расстаемся, сын мой, возможно надолго, и я желаю тебе счастья. Я хочу, чтобы ты был справедливым и твердым монархом, таким, каким был твой дед, Болеслав Храбрый.
— Ты хочешь уехать?
— Я вынуждена уехать. Жить рядом с твоей женой для меня — невозможно. Я устала и имею право на отдых.
— Это так, — сказал Казимир. — Но у меня есть сомнения по этому поводу.
— Как?
— Сомнения. Ты заслужила отдых. Но тебе следует подумать — не оскорбляет ли твой отдых меня и мою жену.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Рикса, дрожа.
— У меня есть сведения, что отдыхать ты собираешься не одна.
— Какая наглость!
— Ты вынудила меня на эту наглость.
— Такое сказать — матери!
— Да, некрасиво. Неэтично. Согласен. Но, увы, король обязан знать, что происходит в его доме, и, увы, я знаю. Открываются по ночам ставни, скидываются вниз веревочные лестницы.
Рикса побледнела.
— И оказывается, — продолжал Казимир, — что не один я состою в связи с врагами семьи.
— Как ты смеешь!
— Не изображай негодование, мать. Ты перепугалась, не так ли. Ты посчитала, что Неустрашимые проникли к нам в тыл через мою постель. А на самом деле вовсе не мою постель они избрали для проникновения.
— Нет! Ты ничего не знаешь!
— Я знаю столько, сколько мне нужно знать, мать. Неустрашимые знают меня — прошлого, мальчишку, уехавшего в Париж для принятия пострига. И думают, что в случае моего восхождения на престол Полонией будешь править ты, от моего имени. Посему управлять следует тобой, а не мной. Моя жена не принадлежит больше к Неустрашимым. Об этом им тоже известно. И поэтому она, жена моя, находится в опасности. А мною, как я погляжу, продолжают помыкать. Но я теперь другой, и я сумею защитить и свою жену, и себя.
— Что ты болтаешь! — возмущенно и испуганно сказала Рикса. — Защитить! Нужно иметь связи…
— У меня есть связи, мать. И я умею принимать решения. Если хочешь, можешь ехать и отдыхать, но поедешь ты одна.
— Это не твое дело!
— Теперь уже мое. Увы.
Рикса поднялась на ноги.
— Пройдет время, сын мой, и все уляжется, и ты вспомнишь об этом разговоре. Я тебе больше не нужна — да будет так.
— Ты мне нужна.
— Прощай.
Она вышла — дрожа от волнения, страха, негодования. Поспешно пройдя по коридору, она свернула, еще раз свернула, преодолела семь ступеней, ступила в следующий коридор. Уезжать немедленно! Что-то задумала Мария, на что-то подбила Казимира, они все знают! Повозка, пара добрых лошадей — на юг! Немедленно на юг! Куда угодно — в Рим, в Константинополь! Нам обоим грозит опасность!
Он ничего не знает, не понимает, он наивен. Им управляют.
Бьярке — не служит более Неустрашимым, Бьярке служит только любви! Только! Я хорошо знаю Бьярке, я видела его мучения, когда он нарушал слово, данное Рагнару, Бьярке — единственный, храбрый, преданный! Любящий, ласковый Бьярке! Скорее, скорее — уже стемнело, и это хорошо. Нас никто не увидит, о нашем побеге узнают только утром.
Два стенных факела горели у входа в покои. Рикса чуть не столкнулась с бледным, сурового, отрешенного вида молодым человеком — кажется, его зовут Лех. Он низко ей поклонился и пошел прочь — чуть не побежал. Она распахнула дверь.
Бьярке лежал на полу возле ложа, голый до пояса, в крови, а из груди у него торчало копье. Рикса подбежала, упала на колени возле него, боясь дотронуться, схватилась за голову. Глаза Бьярке, широко
