— Нет, так не пойдет, — дежурный недовольно покачал головой. — Все это конечно хорошо и труповозку мы вызовем, только вот справку придется переделать…
— Что не так? — удивилась женщина-врач. — Чем вам не нравится эта?
— Причину смерти нужно изменить, — майор подал бланк обратно врачу. — Лучше всего, если бы гражданин Антонкин умер отчего-нибудь более естественной не наводящей мысли о преступлении причины. Вы же все равно пишете предположительный диагноз, а не окончательный…
— Давно известно, что правильный диагноз ставит только патологоанатом, усмехнулась женщина- врач. — Но в этом случае я думаю, он со мной согласится. Видите, трахея вдавлена, она перекрыла дыхательное горло…
— Не надо мне ничего смотреть, я в этом не разбираюсь, — насупился майор. — Только раз вы не уверены до конца, то может быть, напишите, Антонкин умер оттого, что у него сердце не выдержало? Бывает же, чаю много выпил, или чего покрепче…
— Бывает разное, могло и сердце не выдержать, когда у тебя сломана трахея, и дышать нечем, — согласилась с ним врач. — Но только, когда патологоанатом укажет истинную причину, у меня могут быть неприятности. Может встать вопрос о моей квалификации…
— Об этом не беспокойтесь, у нас с патологоанатомом старая дружба, — улыбнулся майор. — Не первый год с ним знакомы. Он подтвердит, что смерть произошла от сердечной недостаточности.
Женщина-врач, задумалась, потом достала еще один бланк, смяв и выбросив испорченный в угол, заполнила и подала новое заключение дежурному. Тот, прочитав, довольно ухмыльнулся:
— Ну вот, совсем другое дело, гражданин
Антонкин умер предположительно от сердечной недостаточности. Это нам вполне подходит. Получается, что никто в его смерти не виноват, потому как здоровье у него было слабое. Огромное спасибо. Майор перевел взгляд на одного из милиционеров:
— Сержант, проводите врача до машины. — Слушаюсь!
Женщина ушла, а с ней еще два милиционера, и дежурный вновь хмуро просмотрел на меня. Его улыбка улетучилась неизвестно куда.
— А ты кто такой? С чего ты вдруг решил, что можешь устраивать мне проблемы? Хочешь, чтобы я тебя поучил общему пониманию жизни?
— Неприятностей не ищу, — ответил я слабым голосом, облизывая сухие губы, перед глазами всё кружилось, и лицо дежурного расплывалось в странной дымке. — Сидел в одиночке…
— В одиночке? — майор перевел взгляд на милиционера. Это был плохой взгляд, можно даже сказать, свирепый. — Не понял. Если он находился в одиночке то, как в его камере оказался Мамонт?
— Макаров Максим Андреевич заключен под стражу по указанию прокурора, дело ведет
Семенов, — объяснил милиционер, отводя глаза в сторону. — Оперативники попросили поместить подозреваемого в одиночную камеру…
Еще раз повтори фамилия подозреваемого?
Милиционер снова назвал мою фамилию. Почему-то после повтора даже мне моя фамилия стала казаться мерзкой.
Дежурный задумался, потом отвернулся:
— Понятно, и кто он такой, и что здесь делает. Вопрос в том, что одиночка для тех, кто должен быть один, тем более что Семенов об этом просил лично. Так вот ответь мне, почему гражданин Антонкин оказался вместе с этим в одной камере? Что под суд захотел? За такое знаешь, что бывает?!
Милиционер подошел к дежурному и прошептал что-то тому на ухо. Глаза у того помрачнели.
— Тогда понятно, — он снова перевел взгляд на меня. — Так за что господин Макаров решил убить гражданина Антонкина? Что вы с ним не поделили?
Я поднял голову и показал на шею, почему-то не сомневаясь, что на ней остались багровые следы от толстых пальцев уголовника.
— Понятно, — дежурный покивал головой. —
Надо было звать на помощь, а не убивать. У нас тут есть, кому за порядком глядеть, — он говорил, а глаза были хмурыми и равнодушными.
Майор уже все понял, и теперь мучительно соображал, что ему необходимо сделать, чтобы не попасть под каток своей же собственной правоохранительной машины.
— Когда тебя держат за горло, кричать не получается, — прохрипел я. Говорить было тяжело и больно. — А он меня крепко приложил, вырваться не мог.
— Понятно, Мамонт, он и есть Мамонт, его и ломом не остановишь, — майор мрачно посмотрел в пол. — Надеюсь, ты понимаешь, чем это тебе грозит? Если не удастся договориться с патологоанатомом, то пойдешь под суд за убийство. Только не знаю, удастся ли тебе доказать, что это была самооборона. Пока то да се, следы с шеи сойдут, потом доказывай, что он тебя душил…
— Надо сделать сейчас же медицинскую экспертизу, — прохрипел я. — Тогда докажу…
— И это не факт, что докажешь, может, это Мамонт от тебя защищался, а не ты от него…
— Что же делать?
— Молчать в тряпочку обо всем, что здесь было! — Дежурный свирепо и выразительно посмотрел на меня. — Мне осталось месяц до пенсии, не хотелось бы его провести на меньшей должности, занимаясь разбирательством в прокуратуре по поводу убийства. Поэтому я постараюсь это дело замять, если ты будешь молчать.
— Я не настолько глуп, чтобы на себя еще одно убийство вешать…
— Тоже правильно, — одобрительно покивал дежурный и закурил сигарету. — Так всем и отвечай, Антонкина никогда не видел, сидел в одиночке…
— Я все понял, ничего не видел и не знаю.
— Молодец! — Майор повернулся к милиционеру. — Ты тоже запомни, Антонкин находился во второй. Заметил, что ему плохо, только во время обхода. Понял?
— Так точно! — вытянулся милиционер. —
Антонкин сидел во второй камере, во время обхода обнаружил, что ему стало плохо, и тогда вызвал вас…
— Правильно, так все и было. Я это отмечу в своем рапорте, а ты мне сейчас напишешь свой, — майор направился к лестнице. — Этого снова в одиночку, только больше никого к нему не сажай, иначе под суд пойдешь. Кто бы тебе команду не дал, ты меня понял?
— Понял, — милиционер вздохнул. — Я бы и этого не подсадил, если бы не позвонили, но больше никого без вашей команды, товарищ майор, не посажу. А с Мамонтом что делать? — В морг сейчас позвоню, чтобы они прислали машину. Поможешь грузить…
Меня вернули обратно в камеру. В подвале воздух был свежее, чем в камере, а здесь одна вонь. Но что тут сделаешь? В этой жизни каждый получает то, что заслуживает. Мне предназначено это…
Зачем обманывать себя? Определенно мертвым я себя чувствовал значительно лучше.
Я вздохнул и снова лег на нары, на них еще остался запах мертвого верзилы, жуткая и вонючая смесь мочи, перегара и табака. Мне снова стало плохо, к горлу подступила дурнота. Я сполз на пол и наклонился над унитазом, меня стошнило, потом еще раз. После этого с трудом вскарабкавшись обратно, прижался лбом к холодной стене и начал равномерно дышать. Надеясь либо заснуть, или потерять сознание, или, если повезет, то погрузиться в транс, в нем хорошо думается.
А мне нужно было во многом разобраться, чтобы не чувствовать себя слепым котенком, которого собираются утопить, ощущения такие же — страшно, ничего не видно. Куда двигаться не знаешь, а каждое
